Вдребезги: GREEN DAY, THE OFFSPRING, BAD RELIGION, NOFX и панк-волна 90-х

«В то время панк был пустым словом, за которым ничего не стояло, – говорит Майк Несс. – Быть панком значило заклеймить себя. Я помню, как здорово было работать на крупном лейбле, потому что уволился с основной работы и получил аванс. Я смог купить дом и постоянно путешествовать. Но, если честно, не обошлось и без разочарований. Звукозаписывающий лейбл сотрудничал с Pearl Jam и Майклом Джексоном, и именно на них тратились все средства. Они решили: “В Social Distortion мы особо вкладываться не будем”, – потому что не знали, что с нами делать. Теоретически они рассчитывали на то, что нас будут крутить по радио после шлягеров Тома Петти, и мы вполне были способны на это. Но не было понимания, как это устроить, потому что никто толком ничего не знал о группе. Помню, как проводил встречи по поводу дизайна обложек с этими людьми среднего возраста, и тогда у меня вырвалось: “Вы вообще врубаетесь, о чем идет речь?” Вот это меня расстраивало. Но я не жалею о трех или четырех записях, которые мы сделали на крупном лейбле, потому что они, как мне кажется, принесли группе авторитет нового уровня. Теперь про нас говорили: “Эй, с этими парнями стоит сотрудничать. Эти парни – настоящая группа”. Это укрепило нашу самооценку и заставило нас работать усерднее».

Первые два альбома Social Distortion для Epic – Social Distortion 1990 года и Somewhere Between Heaven and Hell 1992 года – достигли золотого статуса, продавшись в США тиражом более полумиллиона копий. Таким образом, они стали первой американской панк-рок группой, которая успешно запрыгнула в вагон мейджор-лейбла. Но они не будут последними, кому это удалось.

Глава 2 Это жгучее желание отыскать свое место

Закономерно, что один из локомотивов панк-рока Залива Сан-Франциско родился и вырос в Мотор-Сити. В детстве Лоуренс Ливермор гулял по улицам Детройта, с ужасом и восхищением слушая, как вокруг него громыхают гиганты тяжелой промышленности. Ливермор родился в 1947 году и с детства понял, что его не прельщает судьба горбатиться на автомобильном заводе General Motors, Ford или Packard. Он цитирует актрису Лили Томлин, которая на вопрос, в какой момент она решила уехать из Детройта, ответила: «Как только я поняла, где нахожусь». Ливермор утверждает, что пришел к такому выводу к пяти годам.

Задолго до начала двадцать первого века слово «Детройт» стало обозначением глубокой ямы, в которую Вашингтон позволил провалиться одному из самых ярких и могущественных городов Соединенных Штатов. «Забудьте про Детройт, – сказал Мо, бармен из «Симпсонов». – Эти люди живут во времена Безумного Макса». В 1967 году город стал жертвой пятидневного бунта на расовой почве, в результате которого было разрушено две тысячи зданий и погибло 43 человека. В том же году Ливермор начал нюхать клей. Он перешел на ЛСД и глазом моргнуть не успел, как стал хиппи. Он питался одними бутербродами с сыром и часы напролет раздавал цветы незнакомцам. Обдолбанный по самое не балуй, он приставал к прохожим на улице и бредил о всеобщей гармонии и мире во всем мире. Однажды ночью двое полицейских с оружием наготове вышли из кустов и арестовали его. На суде ему предложили два варианта развития событий: длительное тюремное заключение или условный приговор при требовании найти постоянную работу на полную ставку.

Ливермор выбрал второе и устроился на работу, которая, с большой вероятностью, ждала бы его и за решеткой. Он проводил дни, разбивая камни отбойным молотком на литейном заводе, который находился на островке Цуг в южной части Детройта. Через некоторое время молодого рабочего повысили: теперь, вместо того чтобы в снег и зной возиться со шлаком, он был приставлен к коксовой печи, пламя которой освещало город на севере. Когда Ливермор стал настоящим профи по части невозобновляемых источников энергии, он снова получил повышение. Теперь его задачей было следить за показаниями датчиков температуры и давления в печи, чтобы та не взорвалась и не укокошила всех на заводе. Он взялся за эту серьезную работу со всей приличествующей случаю ответственностью – работал под действием мескалина и ЛСД, читая обветшалую книгу Федора Достоевского «Преступление и наказание» в мягкой обложке, которую он так и не понял.

Если прослушивание хорошей музыки и пренебрежение великой литературой что-то и дало молодому Лоуренсу Ливермору, то это была мечта о Западе, которым грезили многие ребята. Мечта слишком сильная, чтобы ее можно было засунуть в долгий ящик. Пускай телом юноша находился на твердой почве пока что не заржавевшего пояса Среднего Запада[8], но душой он был в Калифорнии. Он слушал The Doors, которые пели ему, что «Запад – лучше всех, / иди сюда, а мы сделаем все остальное». (Слова Джима Моррисона, фронтмена The Doors, оказались пророческими; в конце концов он перебрался на восток, в Париж, и умер в ванне.) Что бы ни сулила Калифорния, он хотел оказаться там.