Вдребезги

— Знаешь, что я слышал сегодня, когда был в редакции? А то, что, судя по всему, через год тебе крышка. Откуда, черт побери, ты собираешься доставать деньги на все это? Ладно, пока тебе фартит. Банки дают кредит, и это дельце с цементом, что ты затеял, до сих пор позволяло тебе оплачивать пирушки и обеды с Ами. Но неужели ты полагаешь, что в Хельсинки дома будут строить бесконечно? Ты просто безумец! — Гуннар закурил новую сигарету. Слово «безумец» явно свидетельствовало о том, что он уже выдохся. Узел его галстука развязался и болтался свободно. — А как насчет последней партии? — спросил он немного мягче, но в то же время более подозрительно. — Она должна была прибыть на днях.

— Коносамент передан на инкассо, — отвечал я.

Гуннар вскочил, словно его ужалила оса:

— Вот оно, так я и думал! Скажи, — он остановился передо мной, засунув руки в карманы брюк, сигарета торчала почти вертикально, — скажи мне, что, черт побери, ты теперь собираешься делать?

— Я был сегодня в банке, — отвечал я, возможно, слегка уклончиво. — Все уладится.

Но этот господин намеревался устроить мне настоящий перекрестный допрос:

— И сколько же?

— Одиннадцать. — Я начинал сердиться.

— На сколько?

— На два месяца.

— А ты разговаривал со Стенбергом?

— Да.

— И что он сказал?

— Что даст ответ завтра.

Гуннар повернулся на каблуках, и высоченная кипа газет рухнула на пол. Он пнул ее ногой.

— Я видел Стенберга сегодня в редакции, — сообщил Гуннар немного погодя уже мягче. — Он сказал — да ты и сам знаешь, что он сказал.

Я отлично представлял себе этот разговор, но не мог скрыть своего интереса:

— Так что же?

— Что твоя песенка спета, дружок. — Гуннар говорил, обращаясь к книжной полке напротив меня. — Что ты в лучшем — лучшем — случае сможешь выправиться только к осени. Тогда… — Он явно не хотел говорить о том, о чем обещал молчать, но я не отступал.

— Тогда банки отзовут кредиты на строительство, — заключил я как нечто само собой разумеющееся и при этом внимательно следил за его повернутой в сторону головой.

— Вот именно! — Сигарета, будто ракета, полетела через всю комнату. — Осенью можешь распрощаться со своим цементом. Так сказал Стенберг.

— До осени еще далеко, — позволил я себе сморозить глупость. — В конце концов, Стенберг всю свою жизнь пророчит экономические кризисы. — Это была еще одна глупость, и я пристыженно замолчал.

Гуннар уселся на стул напротив меня. Он как-то весь сжался, и его добрые глаза уклончиво смотрели из-под складки на лбу, которая все никак не желала разглаживаться. Он устало пожал плечами:

— Извини, что напустился на тебя, вместо того чтобы помочь чем-то толковым. Но что прикажешь делать с таким господином, как ты, который не понимает, который просто невменяем, который посреди ночи отправляется за город и пьет до самого рассвета? Разве можно не ругать такого?

Мы оба попытались рассмеяться. Получилось неестественно — ну и пусть. Я предложил:

— Если завтра со Стенбергом все уладится, пойдем и пообедаем где-нибудь. Идет?

— И Ами тоже пойдет с нами? — спросил он поспешно. Сигарета взлетела вверх. — В таком случае…

— Нет, ее не будет, — заверил я и сразу пожалел об этом. — Разве что она позвонит и скажет, что ей нечего есть. Иногда такое случается. Но это вряд ли. По крайней мере, я попытаюсь этого избежать. Если хочешь.

Он рассмеялся в ответ. Так же неестественно, как и в прошлый раз, хотя, может, теперь ему потребовалось еще больше усилий.

— Если я захочу? — Снова сигарета полетела через комнату и медленно и неохотно упала в углу. — Если я хочу? Нет, я как раз надеюсь, что мне выпадет великая честь увидеть завтра Ами. А сейчас тебе пора домой. Ведь прошлой ночью ты не сомкнул глаз.

— Верно. — Я тоже вспомнил об этом и сразу заторопился. Завтра, когда я пойду к Стенбергу, мне надо быть бодрым и внушающим доверие. — Спокойной ночи.

Теплый летний воздух был тяжелым и серым, как и в предыдущий вечер. Огни на шхерах казались бледнее, но по-прежнему посылали над водой свои дружеские мерцающие приветствия. После прокуренной комнаты Гуннара приятно было окунуть лицо в теплый чистый ветерок, долетавший с моря. Но я не направился прямиком домой, а сделал небольшой круг и невольно прошел мимо дома Ами.

Вероятно, я и не заметил бы, что в ее окне горит свет, если бы все остальные окна не были погружены в глубокий сонный мрак. Поэтому я увидел его задолго до того, как оказался у ее дома, но догадка, что это именно ее окно, возникла намного позже, когда я уже прошел мимо. Эта мысль пришла мне в голову внезапно, и в первый момент я не осознал, что она касается и меня лично. Просто подумал: ага, она еще не легла, должно быть, у нее было какое-то дело вечером. Я считал, что обладаю абсолютным правом собственности на Ами, что, возможно, на самом деле объяснялось обыкновенной усталостью. Я просто не представлял себе, чем она могла заниматься в час ночи у себя дома, а посему подумал: очевидно, я перепутал, это — чужое окно. Ами уже, верно, давно спит.