Вдруг охотник выбегает

Зайцев выловил из кармана бумажки, сунул нужную. Взял плоскую картонную коробочку.

– Товарищ, огонька не дадите? – обернулся он к стоявшему позади в очереди. – Вот спасибо.

Наклонился с папиросой к горящей спичке. Пыхнул.

Ему казалось, что гнусный затхловатый запах нечистой квартирки в Басковом переулке еще стоит у него в носу. Мысленно он еще раз пробежался через весь разговор – как бы притопывая на некоторых сомнительных репликах: не может ли где обрушиться? не упустил ли он чего?

– …Понять что-то не могу: я арестован?

– Что вы! Зачем же так? Просто разговариваем. Беседуем. Дружески.

– Вот только я на службе в данный момент, и беседуете вы, когда я преступников ловить должен.

– Все верно. Мы никак не собираемся вам мешать. Именно преступников вы ловить и должны. И, помогая нам, вы помогаете общему делу: ловить, как вы выразились, преступников.

Речь его вилась гладкими скользкими кольцами.

– …вредителей, противников советской власти, затаившихся классовых врагов. Если не сказать больше.

Зайцев видел: под локтем у того листок бумаги. Он то и дело с ним сверяется. Написано от руки.

– Да какие же враги, в уголовном-то розыске. Вон у нас чистки недавно прошли.

Зайцев старался смотреть на листок так, чтобы не видно было, куда он смотрит. На миг макнул взгляд – и отдернул. Как назло, рука то и дело двигалась по листку: то одну часть закроет, то другую.

– Товарищ Зайцев, чистки, как показывает практика, мера хорошая, но недостаточная. Враги маскируются. Враг может завербовать того, кто еще вчера казался всем безупречным комсомольцем.

– Если я заподозрю, я, конечно, сообщу, – миролюбиво заверил его Зайцев. Как бы невзначай чиркнул взглядом.

«Агент Хризантема», – прыгнули ему в глаза последние два слова.

– Э нет. Будет лучше, если вы просто будете нам рассказывать обо всем. А мы уже сами решим, что подозрительно, а что нет. Вы, товарищ Зайцев, бросайте ломаться и соображайте поскорее, а то я прямо себя неловко чувствую: отвлекаю следователя в разгар рабочего дня.

– Так у меня и времени-то особо нет. По вызовам езжу. Рапорты подаю. И словом-то толком перекинуться, – продолжал он гнуть свое, – некогда. Только по делу если.

Это было похоже на какой-то неуклюжий танец. Один наступал. Другой отступал. И так они кружились, стараясь не отдавить друг другу ноги, еще некоторое время, пока тот не придвинул к Зайцеву бумаги.

«Подпишите здесь, здесь и здесь». Показал ногтем с траурной каймой. Зайцев принялся читать.

Тот усмехнулся. «Это подписка о неразглашении». Зайцев подписал.

– Ведь вас арестовывали один раз, товарищ Зайцев, – напомнил ему собеседник как бы невзначай.

– Меня отпустили.

– Вам шанс дали, – поправил Зайцева тот. – Воспользуйтесь им. И поспешил смягчить впечатление: – Подумайте над моими словами.

– Я подумаю.

Бумаги исчезли в свином портфеле. Зайцев глядел на унылые обои: буровато-красные, с полувытертым узором. На старый продавленный диван. На занавески. Значит, это у них вроде как место встречи. Конспиративная квартира. Чтобы не светить своих осведомителей визитами в ОГПУ.

Он спокойно и твердо посмотрел своему собеседнику в глаза.

«До встречи, товарищ Зайцев». Свиной портфель был не так глуп: руку на прощание протягивать не стал.

– И вам всего хорошего.

«Занятно», – подумал Зайцев. Хризантема, значит. А что, вполне по существу. Хризантема и есть. Хрупкий изысканный цветок.

А-атцвели-и-и
Уш да-вно-о
Хри-и-занте-емы в саду-у, —

вспомнилось ему пение Паши. Алла ей никогда не нравилась. Надо же.

А вот ему нравилась.

Как глупо.

Папироса оказалась горячей и горькой, дым драл горло: то ли папиросы стали хуже с тех пор, как он бросил, то ли с непривычки. Он швырнул недокуренную папиросу. Зашел в телефонную будку. Копейки в кармане, к счастью, нашлись.

Долго ждал соединения. В тишине что-то пощелкивало и потрескивало.

– Нет, сообщений не оставлено, – ответил дежурный.

– Из Москвы звонок, – нетерпеливо уточнил Зайцев.

– Из Москвы ничего не было.

Кишкин до сих пор не перезвонил.

Успеется.

Зайцев вышел из будки. Увидел, как прохожий, с виду чисто и прилично одетый – обычный серый советский мышонок, ловко подобрал брошенную им – едва начатую – папиросу. Зайцев вынул, чуть придавил и выбросил всю пачку. Посмотрел на свои растопыренные пальцы. Не дрожат. Интересно, а что бы на его месте чувствовал сейчас обычный серый советский мышонок? Затрясся бы? Уехал к троюродной сестре в Курск или там Ростов? Или обычных они не берут?

Он вспомнил папки, виденные в сейфе у Коптельцева: «вредительство», «диверсия».

А Коптельцев? Подыгрывает? С каких это пор? Ведь он ушел из ОГПУ – чтобы возглавить угрозыск. Или бывших гэпэушников не бывает?

– Товарищ, дома спать будете! – прошипела какая-то женщина в плаще, вильнув корзинкой. Прохожие, лавируя, обходили его, как камень посреди потока. И Зайцев зашагал. Он шел не медленно и не быстро. А ровно так, как все. Не привлекая ничьего внимания. Бегут только те, кто убегает. Или догоняет.

А он ни то, ни другое.