Вдруг выпал снег. Год любви

Матвеев шел к ней, на свежем снегу четко отпечатывались следы. Было радостно смотреть и на него, и на его следы, и на пятна света, падающего из окон дежурной комнаты.

— Вот приехал к вам в гости, — без улыбки сказал Матвеев. А может, она была, эта улыбка, тонкая, едва уловимая. И просто незаметная в темноте. — Приглашали. Не отказывайтесь.

— Не отказываюсь, — сказала Жанна и протянула руку.

Она взяла его ладонь и повела его вверх по ступенькам. Так они и шли, держась за руки. Шагал он легко, словно ему тоже недавно исполнилось двадцать четыре года.

Ординаторская была пуста. Ключ торчал в дверях. Жанна повернула ключ и жестом пригласила полковника пройти.

— Вот уж не думала, что увижу вас, — сказала она весело, когда он снимал с ее плеч пальто. — Вы тоже раздевайтесь. И сейчас попьем чаю.

В ординаторской были стол, диван, обтянутый серой тканью, койка с белой простыней под прозрачной клеенкой.

— Как вам тут живется-можется? — спросил Матвеев.

— Без скуки.

— Очень важный фактор.

— От нас зависящий.

— Всегда? — недоверчиво спросил Матвеев.

— При отсутствии патологических отклонений.

— С наукой не спорят, — сказал Матвеев и опустился на диван.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовалась она, вглядываясь в его лицо. Ни знакомая, ни любимая, а самый настоящий доктор.

— По-разному.

Она села рядом. Взяла его руку. Сказала, словно он был маленький-маленький:

— А теперь посчитаем пульс… Так. — Она смотрела на свои часы. И он видел, какие у нее густые брови и ресницы, не накрашенные. — Снимите китель, — попросила она.

— Нет, — он покачал головой. — Мне просто захотелось посмотреть на вас. Не знаю почему…

— Смотрите, смотрите, одно другому не мешает. Вам давно мерили давление?

— Около года назад.

— Головные боли бывают часто? — Она уже сжимала черной плотной материей его руку выше локтя.

— Бывают, — признался он.

— Курите? — И вдруг вспомнила! — Впрочем, об этом я уже спрашивала вас однажды.

И ему сделалось приятно и хорошо оттого, что она вспомнила, как предложила закурить и как он сказал, что натощак не курит.

— Ни фига!.. — словно невзначай, пробормотала она, глядя на круглый маленький прибор, в котором прыгала стрелка. — 160 на 110.

— Это плохо? — разумеется, без испуга, наоборот, с заметным равнодушием к собственному здоровью спросил он.

— Верхнее терпимо. А нижняя цифра мне не нравится. Поднимите рубашку, я вас послушаю.

Слушала Жанна долго. И со стороны груди, и со стороны спины. Как-то особенно выстукивала пальцами. Наконец строго-настоятельно заключила:

— По таблетке раунатина три раза в день. Необходимо сделать завтра же электрокардиограмму. И показаться хорошему специалисту-кардиологу.

— Это можно сделать у вас?

Она удивилась его вопросу. Посмотрела на него, как бы вдумываясь в слова. Кажется, что-то поняла. Сказала:

— ЭКГ можно сделать завтра до одиннадцати часов. А хорошего кардиолога нужно искать не ближе чем в Ленинграде.

— Завтра утром я вас, наверное, уже не застану? — спросил Матвеев.

— Я буду ждать вас, — ответила она. — Не торопитесь. Я сейчас сбегаю за чаем.

— В другой раз. Хорошо, Жанна?

— Хорошо. Только назовите свою фамилию, чтобы я могла записать вас на ЭКГ. И если не военная тайна, как все-таки вас зовут?

— Я представлялся вам однажды.

— Вот видите… Это было так давно, что я уже позабыла.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Начальник полковой гауптвахты прапорщик Селезнев Григорий Прокопьевич в 9.00 был уже у дежурного по части. Дежурный кивнул на стул. Сказал:

— Обожди. Вызовут.

Утро было темное. Рассвет чуть брезжил. Мокрый снег прилипал к стеклам окон. И офицеры, входившие в комнату дежурного, первым делом снимали шапки, стряхивали снег прямо у порога.

Дежурный по полку, капитан с красной повязкой на рукаве, устало морщился, когда очередной входящий снимал шапку и, тряхнув ее, говорил:

— Ну и погодка!

«Ранняя зима», — подумал Прокопыч. И произнес эти слова вслух.

— Зима, она и есть зима, — не глядя на него, ответил капитан, всем своим видом показывая, что он страшно занят.

Прокопыч гадал, для чего он понадобился командиру полка. Никакой вины, кроме уклонения от контрольных заданий в заочном техникуме, он за собой не чувствовал. В заведении его, так он величал свою гауптвахту, все было в полном порядке. А вот контрольные по физике и немецкому языку еще за прошлый учебный год были не отправлены.

«Это точно, — подумал Прокопыч, — значит, сообщили, собаки, командиру части».

Наконец капитан сказал:

— Селезнев, можете пройти к полковнику.

Прокопыч встал, оправил китель. Вздохнул. И направился к двери, обитой кожей.

— Товарищ полковник, — зычно и четко доложил он, — прапорщик Селезнев по вашему приказанию прибыл.

Полковник явно был не в настроении. Веки опущены. У рта, как трещинки, расползались недовольные, брезгливые морщинки. Перед ним лежала папка с какими-то документами. Он листал их. И даже не взглянул на Прокопыча.

Прапорщику стало не по себе. Он стоял посреди кабинета, недалеко от широкого письменного стола. В пепельнице дымился окурок. Дымок извилисто полз вверх, к стене, где висел портрет министра обороны в тяжелой багетовой раме.