Вдруг выпал снег. Год любви

— Чай не поможет, — жалобно сказала Лиля, кутаясь в мохеровую шаль.

Софья Романовна повернула голову, высоко держа маленький подбородок, сощурилась осуждающе. Заявила:

— Простуда. Нельзя зимой ходить в нейлоновых колготках.

— Открытие века, — сказала Лиля. Отхлебнув из чашки, добавила: — Нужно немедленно запатентовать.

— Грубить бабушке у тебя голова не болит, — Софья Романовна произнесла эти слова без обиды. Добродушно причмокнула.

— Я от скуки, бабуля. От скуки человек способен даже повеситься. Очень много примеров в жизни. И потом, сегодня понедельник. А понедельник, давно известно, тяжелый день…

— Тебе работать надо.

— Кем?

— Кем угодно.

— Заметано, бабуля… Только что дальше? У нас в гарнизоне безработица. Как в Соединенных Штатах Америки.

— Болтушка, — Софья Романовна попробовала ладонью внучкин лоб. Удовлетворенно заметила: — Температуры, между прочим, нет.

— Это ничего не значит, — вздохнула Лиля. — Наука, наоборот, приветствует температуру как защитную реакцию организма. А у меня защищаться и сил нет…

— Бедный ребенок, — проворчала Софья Романовна. — Погибает во цвете лет.

— Вот, вот… Придется воспользоваться твоим советом. Сама плакать будешь. — Лиля дурашливо кривила лицо.

— Каким советом? — насторожилась Софья Романовна.

— Хорошим.

— Я плохих не даю… — Чутье подсказывало бабушке, что внучка не шутит.

— Работу мне предложили в поликлинике. — Лиля удовлетворенно, не двигаясь, смотрела на бабушку.

— В санчасти, — поправила внучку Софья Романовна, поправила без всякой надежды, потому что знала: ребенок, выросший в гарнизоне, не спутает санчасть с поликлиникой.

Лиля покачала головой:

— Нет, в поликлинике. И знаешь где?

Софья Романовна молчала. Она собиралась с мыслями. Она только делала вид, что не знает о ночных телефонных разговорах сына с Каретным, о том, что он по крайней мере три раза ездил туда.

— Кто эта Жанна? — спросила Софья Романовна не характерным для нее робким голосом.

— Человек. С ногами, с руками… И всем остальным прочим, способным взволновать мужчину.

Не торопясь, словно контролируя каждое свое движение, Софья Романовна отодвинула стул, села, взяла заварной чайник с ярким, веселым подсолнухом на пузатом боку и налила в чашку темной, терпко пахнущей заварки.

— Бабушка, ты злоупотребляешь чаем. От него бывает желтый цвет лица.

— Если в кого-нибудь влюблюсь, буду румянить щеки, — невозмутимо ответила Софья Романовна и свысока посмотрела на внучку.

Отблеск электрических ламп, спрятанных в три цветных колпака абажура, ложился на стекло окна, которое казалось бы совершенно темным, если бы мокрый снег не налипал снаружи на стекла.

— Хоть бы скорее окончились учения, — кисло сказала Лиля.

Однако Софья Романовна не откликнулась на пожелание внучки.

Лиля капризно заявила:

— Что я, каторжная? Должна сидеть в этой берлоге. И дохнуть от скуки.

Она постучала ложкой о чашку, будто призывая невидимое общество мобилизоваться и обратить внимание на ее девчоночьи нужды. Но, кроме кота Василия, который дремал возле печки, никто не отреагировал на сигнал бедствия из-за стола, потому что Софья Романовна отличалась железным характером и выслушивать нытье внучки считала такой же рядовой неизбежностью, как уборка квартиры и кухонные хлопоты. Кот Василий приподнял правое ухо, хотел было открыть глаза, но явно передумал: ресницы дернулись чуть заметно. И все.

Софья Романовна назидательно сказала:

— Каретное далеко… Чем там, лучше уж нигде не работать. Пой, читай… Вяжи, шей…

— Мне не семьдесят лет, — горячо возразила Лиля. — Ты в моем возрасте уже орден Красного Знамени имела…

— Опережаешь события на целых пять лет, — возразила Софья Романовна. — Орден я получила в двадцать четыре года.

— Очень преклонный возраст, — хмыкнула Лиля.

— Тебе пока еще девятнадцать…

— Думаешь, в двадцать четыре я заслужу хотя бы медаль?

— Ты нытик. И виновата в этом исключительно я, — самокритично призналась Софья Романовна. — Когда мать твоя махнула подолом и со своим любимым скрипачом обосновалась в Ленинграде, я проявила слабохарактерность, спасовав перед такой чудовищной непорядочностью. Виновата я.

— Да, — улыбнулась Лиля. Она была рада, что бабушка переменила тему разговора. — Ты меня разбаловала. Ты мне ни в чем не отказывала. И ты должна баловать меня впредь. Знаешь, чего я хочу?

— Бросить нас. Уехать к Игорю в Москву.

— Нереальное желание. Игорь холост. Ему жениться надо, — махнула рукой Лиля. Наклонилась к бабушке. И прошептала: — Давай я скажу тебе на ушко.

Эта игра у них была давняя. Лет с шести. Софья Романовна мягчела сердцем в таких случаях. Педагог, обычно присутствующий в ней, прятался тогда в самые дальние закоулки души. Она превращалась в обыкновенную бабушку, всем слабым сердцем своим любившую единственную внучку.

— Расскажи мне про свою молодость… — Лиля шептала, теплое дыхание ее было слышным, как и слова.

— О молодости по просьбе не рассказывают.

— Почему?

Бабушка повела зябко плечами, поправила воротник халата. Затем взглянула на часы, что стояли на серванте между фарфоровыми статуэтками, вздохнула: