Вдруг выпал снег. Год любви

Она долго выбирала кольцо. И, как выяснилось, ей впору был восемнадцатый размер. Но отец потребовал, чтобы она купила девятнадцатый. Продавщица очень удивилась этому требованию и спросила: «Зачем? Ей в самый раз восемнадцатый». В ответ отец заметил: «Что же, у нее всю жизнь такие тонкие пальцы будут?»

Я усмехнулся.

— Ты чему? — насторожился Ахмед.

— Прости… Вспомнил одну историю… Слишком предусмотрительным тоже быть глупо. Не случайно пословица есть: знал бы, где упасть, соломки бы подстелил.

Ахмед улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, совсем еще ребячья.

— Ты обо мне плохого не думай, Антон, — попросил он. — Я не трус, понимаешь? Я, хочешь, сейчас с крыши спрыгну… Стыдно мне.

— Причина есть?

— Есть, — кивнул он головой. — Поехал я в город Майкоп в институт поступать. Двойку по математике получил. Экзаменатор подумал, что я списывал. А я не списывал. Ты мне веришь, Антон?

— Верю, Ахмед.

— Я сам все решил. Экзаменатор ошибся… Как я сейчас приду, отцу на глаза покажусь, уважаемому учителю, уважаемым односельчанам? Они же всегда верили, что Ахмед первый математик.

Я положил руку ему на плечо:

— Твой отец сказал: «Пусть Ахмед сам придет. Пусть будет джигитом, а не ребенком».

— Хорошо, — Ахмед на секунду прикусил губу. — Слово отца — закон.

Он подвинулся к краю и ступил на лестницу.

3

В город я попал только через сутки. Местным поездом. Ахмед на телеге подвез меня до станции. Прощаясь, крепко пожал руку. Сказал, что самое позднее через месяц приедет в город поступать на машиностроительный завод.

В доме Ахмеда за завтраком я похвалился, что у меня есть хороший друг, бригадир из литейного цеха. Выяснилось, Ахмед с детских лет мечтал плавить металл. Я дал слово познакомить Ахмеда с Женей Ростковым и заверил, что Женя возьмет Ахмеда в свою бригаду. Я не сомневался в этом, я знал — Ростков настоящий человек. Честно говоря, мне даже тоскливо стало, что я не оправдал его надежд и доверия. Но где-то в душе я понимал: Ростков на меня не в обиде. Моя любовь к морю для Росткова не секрет.

Из тамбура я еще с полминуты видел станционную будку, лампочку на столбе, у столба телегу и Ахмеда, поглаживающего лошадь.

Протискиваясь между горами, поезд скользил к морю. Фонарями мелькали окна редких домов. Дома лепились ближе к дороге, а дорога, убогая и старая, то, будто боясь заблудиться, прижималась к железнодорожному полотну, то вдруг, стыдясь, убегала в горы.

Рождалось небо — розовыми и голубыми пятнами, выступавшими словно по воле ветра.

Людей с поезда сошло много. Колхозники с Кубани везли на рынок продукты — в корзинах, в мешках. Мне вспомнился Онисим с его неистребимой потребностью околачиваться на рынках, приглядываться, прицениваться.

— Рынку кланяться поясно надо, — говорил старец. — Рынок, он людей вынянчил и выкормил…

— Мне бы взвод автоматчиков, — вздыхал отец, понимая несбыточность желания. — Я бы на рынке враз порядок навел. Мух там много и вони всякой…

— Как социальный институт, — пояснял Домбровский, — рынок оказался удивительно долговечным. Пережил эпохи и поколения. Думаю, что какое-то время без него не обойтись. Если внимательно присмотреться к рынку, то можно неожиданно обнаружить немало любопытных личностей. В дни моей молодости идеалисты утверждали, что понятие личности, равно как и понятие свободы, есть явление не научное, а нравственное. Смешно. Еще Спиноза определил свободу как осознанную необходимость.

Рынок в нашем городе обладал одним неоспоримым преимуществом — находился рядом с железнодорожным вокзалом. Колхозники скорее всего по этой причине предпочитали его другим рынкам ближних городов.

На павильоне Майи Захаровны еще висел большущий замок. Она открывала только в девять. Лужа на привокзальной площади не убавилась, только желтые листья на ней покачивались, как яхты в море. Фронтон вокзала украшал лозунг: «Встретим XXXII годовщину Великого Октября новыми успехами по восстановлению разрушенного города, по введению в строй новых промышленных объектов».

Через квартал от вокзала улицы оказались совсем пустыми и тихими. Среди поросших бурьяном развалин водолечебницы ходили дикие коты. У перекрестка возле мотоцикла стоял милиционер в синей шинели. Лицо у него было серое, а в глазах усталость.

Я почувствовал волнение, когда увидел нашу улицу. Ничего в ней особенного не было. Улица как улица, только чуточку выше других. Неасфальтированная, горбатая. В дождь глинистая и скользкая, хоть плачь. Но это была улица, где я жил, где прошло мое детство, по которой сегодня уходила моя юность. Другой такой улицы не было на всем земном шаре. И на других, если они существуют…

Вот и наш двор. Тетка Таня, патлатая, в довоенном пальто, наброшенном на плечи, в галошах, из которых выглядывают посиневшие босые ступни, стоит на крыльце, щурясь, смотрит вниз, вдоль улицы.

— Антон, — спрашивает она без надежды, — ты случаем черта моего глухого нигде не видел?

— Сбежал? — догадываюсь я.

— Открытки в поездах продавать поехал.

— Давно?

— Три дня.

— Тогда надо искать его в Сухуми. Там чача страшно дешевая.