Вечер. Окна. Люди

«В декабре 1948 года  Л я п к о в  обратился в архив с просьбой о выдаче ему справки о прохождении службы во флоте. В своем заявлении из Пятигорска  Л я п к о в  сообщил: «Во Франции, в Тулоне, мы пробыли 11 месяцев… научились там революционному духу и в конце августа 1916 г. мы сделали восстание на крейсере «Аскольд». Нас изловили 8 человек». Архивом было направлено письмо  Л я п к о в у  с просьбой сообщить подробности об организации и ходе восстания на крейсере. В ответ на это  Л я п к о в  прислал второе письмо, в котором никаких сведений о революционном восстании не сообщил, но внес некоторую ясность в отношении взрыва на крейсере. Л я п к о в  пишет: «Начальство (в Тулоне) вело разгульную жизнь на глазах команды. Не найдя виновников в хищении (трех) винтовок, начальство еще хуже стало обращаться с командой, били по щекам и арестовывали. И в одну из попоек офицерства комендор Бирюков решил взорвать пороховой погреб близ офицерской кают-компании, но это ему не удалось, он взорвал один патрон 75 м/м, а пороховой погреб остался невредим. Этот (Бирюков) был мой друг, и я об этом (готовящемся взрыве) знал».

Итак, появилась новая версия, противоположная той, которую утверждали другие списанные с «Аскольда» матросы, считавшие взрыв делом рук самих офицеров. Их коллективное письмо было написано в 1917 году, письмо Ляпкова — спустя тридцать лет.

Можно ли безусловно верить запоздалому признанию? Не знаю. Так же, как не знаю, куда делся после прихода крейсера в Мурманск комендор Алексей Княжев, которого осужденные просили сознаться… в чем? Какая тайна осталась нераскрытой?..

П е р е х о д  Т у л о н — М у р м а н с к. Документы, факты, свидетельства участников событий — такой метод я приняла для своего путешествия в историю. Не давать воли ни чувствам, ни воображению… Но что же делать, если я, порой с трудом представляя себе отца, сейчас до зримости ясно вижу его на мостике крейсера — в надвинутой на лоб фуражке с охватившим подбородок ремешком, с влажными от соленых брызг щеками и капельками, застрявшими в короткой светлой бороде, с настороженным взглядом сощуренных от ветра глаз… И крейсер вижу отчетливо, формы уже устарели, если сравнивать с нынешними крейсерами, — пять высоченных труб и слишком высокие борта, — но все равно он красив, осанист — и очень одинок посреди взбаламученного штормом океана.

Отец стоит на мостике и всем телом чувствует, как от крупной зыби с толчеей дрожит корпус корабля, он жидковато построен, этот корпус, при встречной волне приходится уменьшать ход до минимума, вместо 16 узлов с самого выхода из Гибралтарского пролива делали то по 7—8, а то и по 3—4 узла… Позавчера волна накрыла бак, выбила железную дверь и в двух местах покорежила надстройку… ночью десятибалльным ветром сорвало воздушную сеть радиотелеграфа…

Он думает: