Вечер. Окна. Люди

— Вот ты скажи, друг, почему?.. Люблю, и она любит, это знаю… Второй год мучаемся. Ну, замужем, так не любит. Почему же?!

Вынужденный отвечать, поскольку заданы вопросы, парень говорит как можно строже:

— Семья — семья и есть. Рушить семью — последнее дело.

— Так ведь не любит его, обрыдло ей там, понимаешь? Встретимся — вижу, тоскует! И детей нету. То есть есть дочь, но отрезанный ломоть, замужем за военным… Ну скажи, можешь ты это понять: не уходит, потому что стыдно в сорок лет, и квартира, и все нажитое, и соседи, и знакомые, — в общем, что будет говорить княгиня Марья Алексевна!

— Свекровь, что ли?

Странный человек снова тихо смеется:

— Да нет, из пьесы.

Он отпускает рукав собеседника, откидывается назад и смотрит сквозь листву на верхние окна:

— Спать легли. — И со стоном: — Ну не могу! Не могу!

Встает и, кое-как кивнув на прощание, быстрыми шагами идет прочь. Высокий, сутулый, одно плечо ниже другого. От профессии, наверно. И что он нашел в той женщине? Ну симпатичная, вроде бы ласковая, скромная, да вот характера нет. А может, мужа жалеет. И квартиру, конечно, жаль, все заведенное, а у этого чудака навряд ли. Из-за одной любви рушить?..

Сидит двадцатишестилетний парень в милицейской форме и, забыв о своих обязанностях, недоуменно и тревожно думает о любви — не дай бог мучиться вот так! — и в то же время томится невесть откуда взявшейся досадой, будто его чем-то обделили, и никак не разобраться, чем и почему.

Все реже хлопают дверцы машин, только такси подмигивают зелеными глазками, медленно катя вдоль улиц. В такой час вечернего затишья к одному из домов подкатывает черная «Волга», красивый, но уже слегка обрюзгший человек, вылезая, бросает шоферу: «Завтра как всегда!» — и неторопливо входит в парадное.

— Наконец-то! — еще за дверью, возясь с запорами, восклицает жена. — Это невозможно, с утра до ночи! — Она вглядывается в лицо мужа, принимая от него шляпу. — На тебе лица нет, Виталий! Почему так поздно?

— Как всегда, пустили на худсовет прорву народа, ну и пошла говорильня!

Из столовой доносится безмятежный голос тещи:

— Виталий Алексеевич, чай на столе! И ваша любимая баклажанная икра!

— Вот это кстати, — говорит он, стараясь приободриться, но сегодня что-то мешает ему, что-то придавливает. Начинается грипп? Или попросту усталость? Он с облегчением скидывает узкие туфли, строгий темный костюм, душную нейлоновую рубашку с тугим галстуком. Мила подает ему пижаму, пододвигает тапочки. Вместе с переменой одежды меняется и его лицо: проще и скучнее черты, заметнее дряблость кожи и угрюмые складки по краям рта.

— Ужасно жаль, что ты меня не взял с собой, — говорит Мила, переходя за мужем в столовую, — мне так интересно!..

— Не дури, — цыкает на нее мать, — на работу с женами не ходят. Дотерпишь до премьеры. Виталий Алексеевич, чай сразу? С лимоном?

— Сразу и с лимоном, Ольга Петровна.

За столом властно хозяйничает теща, Мила — на подхвате. Накладывая зятю изрядную порцию баклажанной икры, Ольга Петровна не в силах сдержать любопытства, хотя и понимает, что лучше бы подождать:

— Ну как, приняли спектакль?

На сегодня разговоров о спектакле для него предостаточно, он отвечает сухо:

— В основном.

— А что вызвало… вы извините, но так как я спектакль посмотрела…

У Виталия Алексеевича удивленно взлетают брови.

— Утром, на репетиции.

— А-а…

Расспрашивать дальше теща не решается, но один вопрос все же слетает с ее губ:

— Глебов согласился с замечаниями?

— Все шло на основе широкой демократии, Ольга Петровна.