Вечер первого снега

Ранней весной среди прозрачных, как тени, пирамидальных тополей юга раскрывают голубые глаза пролески. Много времени спустя в Сибири сквозь столетние таежные мхи пробиваются упругие мохнатые стебли прострела. Каждый стебель протягивает к солнцу удивительно большую и нежную лиловую чашу цветка.

А еще позднее встречают весну и сопки Колымы. Туда она добирается лишь в середине июня. И наверное, потому, что солнце там редкость, сопки приветствуют весну живым солнечным светом золотистых рододендронов. Белыми июньскими ночами их цветы освещают землю…

На приволжском глинистом обрыве первой торопится навстречу весне невзрачная мать-и-мачеха. Вылез из-под камня серовато-зеленый чешуйчатый стебелек, а на нем — веселый желтый цветок. Совсем как одуванчик, только помельче. Огляделся и, видимо, дал знать остальным, что весна действительно пришла и все в порядке. Во всяком случае, через день уже весь обрыв словно расшит желтыми пуговицами.

…Мы пошли гулять со знакомой маленькой девочкой. Она родилась и выросла тут, возле волжского глинистого обрыва, и никуда еще в своей жизни не ездила. Мне хотелось рассказать ей обо всем, что я видела, слышала, знала. О том, как пахнут эвкалипты и какие у магнолии невероятно большие цветы. О том, как в нехоженой колымской тайге грибам не хватает места — они растут этажами, одни над другими, как летом в потаенных долинах расцветает, на Колыме северная лиана — княжик и висят на зеленых пушистых лиственницах пониклые голубые колокольцы.

Девочка слушала меня вежливо, но без увлечения. А ее круглое, курносое лицо говорило мне, что она знает о чем-то таком, чего я не знаю. И это что-то близко, рядом.

Наконец я замолчала, раздумывая, о чем бы еще рассказать.

Девочка наморщила облупленный нос и невозмутимо сказала:

— А у нас все равно лучше.

— Это почему же? — Спорить с ней мне не очень хотелось, ведь эти места были и моей родиной. Просто стало обидно, что все мои рассказы пропали зря. — Почему же лучше? Ну, что у вас тут есть? Разве что вон мать-и-мачеха… Тоже мне цветок! Желтяки какие-то…

— И никакие не желтяки! Это солнышкины ребятки! — запальчиво сказала девочка.

И случилось чудо: доброе слово ребенка принарядило невзрачный цветок. Я и сама уже ни за что бы не назвала теперь мать-и-мачеху желтяком. Точно впервые увидела я лепестки из завитой золотистой стружки и весь цветок — веселый и ласковый, как солнечный зайчик.

Мы осторожно, чтобы не потоптать солнышкиных ребяток, спустились по обрыву к Волге. Снизу стена обрыва выглядела еще наряднее и выше. Мы сели на обветренные березовые бревна, когда-то бывшие плотом. Сквозь них уже начала пробиваться трава, но бревна все еще пахли рекой — рыбой и тиной. Долго мы смотрели на крутолобый обрыв. И казалось нам, он гордится тем, что солнце доверило ему первых детей весны.

Синяя красота

Маленькая Наташа всегда капризничала: «Ба-а-аб! Комары кусаются! Ба-аб! Не хочу тут жить, тут земля горбатая…» И так с утра до вечера. Но бабушка не бранилась, а только торжествующе качала головой.

— Вот! Говорила же Николаю — набалуете на свою голову! Теперь что?

И никто не хотел понять, что Наташа капризничала не потому, что всегда была такая, а просто оттого, что растерялась. Ну, сами подумайте: жил человек семь лет в Москве, в знакомой квартире, с папой и мамой и «своей» бабушкой. И вдруг — ничего этого не стало. Мама, Москва и «своя» бабушка остались очень далеко: они с папой поехали гостить на Колыму к «другой» бабушке, о которой Наташа прежде только слышала, а мама уехала в очень далекое место, называвшееся «заграница». «Другая» бабушка много курила, надолго уходила из дома — собирала грибы и ягоды на пологих горах, обступивших поселок. Называли эти горы «сопками». И наверное, там было интересно, но Наташу бабушка с собой не брала. А папу с утра уводили друзья, и возвращался он лишь вечером — шумный, веселый, совсем забывший, что у него есть дочь. Бабушка говорила: «Ну, совсем в задур попал! Не надейся, колымчан все равно не перепьешь! О ребенке бы подумал…» Но папа не слушал ее и опять уходил. Так и вышло, что делать Наташе было совсем-совсем нечего.

Днем мимо завалинки, на которой обычно играла с куклой Наташа, пробегали ребятишки в смешных прозрачных шароварах из черной марли поверх трусов — чтобы комары не ели. Они тоже торопились на сопки за ягодами и грибами, но Наташа не могла пойти с ними, ей не разрешали отходить от дома. Да она и сама боялась: очень уж тут все было непривычное.

Дом, где они теперь жили, стоял на краю поселка, на самой кромке глинистого обрыва. Внизу большая и быстрая река, а по ее берегу далеко в сопки уходят кусты и высокие травы. Над рекой целыми днями кружат белые птицы с острыми крыльями.

А в кустах жил «он». Какой «он» — добрый или злой — Наташа не знала и спросить о «нем» было не у кого: «другая» бабушка Наташе не нравилась.