Вечер потрясения

Полковник говорил, с трудом сдерживая душившие его слезы. четыре, может, пять сотен человек из самых разных подразделений – вот и все, что осталось от Четвертой гвардейской Кантемировской танковой дивизии после этого фантастического и кошмарного ночного сражения, когда их танки расстреливали, точно мишени в тире, а враг находился в полнейшей безопасности, отстоя от поля боя на десятки верст. Полковнику Павловскому еще повезло – из его Тринадцатого гвардейского танкового полка уцелела полнокровная рота – мощные Т-80У, одними из первых прибывшие к месту сбора, не имели даже царапин на прочном "панцире" из многослойной брони. Но офицер знал, что перед ним стоят сейчас и те, кто выжил один из своей части, те, в ком оказались воплощены целые батальоны, сгинувшие в жадном пламени. И все они ждали, что скажет командир, тот, в чьем слове в армии положено было не сомневаться ни на йоту.

– Как старший по званию из уцелевших офицеров, я принимаю командование оставшимися в живых бойцами дивизии на себя, – продолжил полковник, и голос его предательски дрогнул. Возможно, еще кто-то остался жив, наверняка выжили многие, но они были далеко, и для него дивизия "сжалась" до жалких пяти сотен перепуганных, растерянных людей. В прочем, и это была сила, с которой еще будут считаться уверенные уже в своей победе враги. – Противник обладает подавляющим превосходством в воздухе, а теперь и на земле, и мне нет смысла убеждать вас в обратном. Также я не буду уверять никого, что помощь близка, что нас не оставят в беде. Какое бы решение ни было принято сейчас, мы станем полагаться только на себя, на собственные силы. Я не в праве приказывать вам продолжать наступление – в условиях полного господства врага это равносильно самоубийству. Сам я продолжу выполнять приказ до последней капли крови, но не могу сейчас того же требовать от каждого из вас. Вы уже проявили себя, как храбрые и мужественные войны, и приказывать вам совершить большее я не в праве. И потому я могу предложить вам два пути здесь и сейчас – продолжить сражаться и при этом наверняка вскоре погибнуть, или оставить оружие и отступить, просто уйти, чтобы сохранить собственные жизни, которые еще понадобятся нашей стране, нашему народу.

Наверное, вовсе не таких слов эти люди, уже заглянувшие в лицо смерти, ждали от своего командира. Но иного полковник не мог сказать, он не чувствовал за собой – больше не чувствовал, сам увидев смерть так близко теперь, как никогда прежде – гнать на убой этих мальчишек. Как командир, он был обязан сейчас выбирать между тем, чтобы выполнить приказ, и сохранить жизни своих подчиненных, и выбор этот был не прост, когда приходится решать за других.

– Сейчас вы можете решить сами, что для вас важнее, что вы цените больше – свою жизнь и жизнь своих близких, которые ждут вас и могут так и не дождаться, или долг перед родиной, присяга, приказ. И тех, кто решит уйти, ни я, ни их товарищи не станут считать трусами или дезертирами. Приказать вам идти в атаку – значит, приказать умереть, а таких приказов в уставе не существует, и отдавать их я не могу. Решайте сейчас и идите туда, где вас ждут, защищайте свои дома, свои семьи, то, что вам по силам защитить. Ну а тем же, кто останется, кто готов сражаться, до конца выполняя свой воинский долг, я не стану обещать ни почестей, ни наград, я не буду обещать даже, что вы живыми выйдете из боя – глупо сулить то, чему не бывать. Но одно я, полковник Российской Армии Станислав Павловский, могу обещать вам наверняка – гибель в бою с врагом, который до конца дней своих не сможет забыть, как сражаются, защищая свою родину, русские солдаты, не сможет забыть вашу ярость и отвагу. Я могу дать вам только смерть, но ту, которая будет для каждого из вас шагом к бессмертию! А вы, вы вправе выбрать сейчас – жить каждому из вас, или умереть!

Голос полковника в последний раз взвился над строем, так, что слышать офицера мог каждый, и угас. А бойцы, все, кто остался от целой дивизии, уничтоженной, не сделав по врагу ни одного выстрела в ответ, все еще стояли в нестройных шеренгах. Никто не шелохнулся, когда стихло эхо последних слов командира, вдруг почувствовавшего чудовищное опустошение внутри. В груди словно что-то оборвалось, силы покинули офицера, и все, на что его хватило, это крикнуть, надсаживая связки:

– Кто остается верен воинской присяге, кто готов продолжить сражаться с врагом, совершившим вероломное нападение на нашу родину – выйти из строя! Шаг вперед!

Прошло несколько мгновений, несколько томительных секунд, стоивших полковнику Павловскому новых седин. Для тех, кто слушал его речь, шаг вперед означал шаг в собственную могилу, и не просто было решиться на это по собственной воле. Гвардии старший сержант Азамат Бердыев колебался, возможно, излишне долго, но все сомнения рассеялись, стоило только вспомнить лица своих товарищей, тех, кого он сам доставал из горящих танков, лица, обгоревшие порой до костей, до неузнаваемости изуродованные беспощадным пламенем.