На волосок от гибели. Впервые мы почти (выражаясь языком Кару) «вошли в магнитные поля друг друга». Он бы придержал для меня дверь. Я должна была бы ответить на этот жест кивком головы, улыбкой, сказать спасибо, и после этого пройти перед ним по всему коридору, гадая, смотрит ли он на меня или нет. Я знаю, как это будет выглядеть. Я вдруг осознаю, что у меня множество групп мышц, вовлеченных в процесс ходьбы, и попытаюсь начать их все контролировать, как кукловод, и в конечном итоге буду выглядеть так, будто взяла это тело на время, погонять и еще как следует в нем не освоилась.
А вот теперь я могу идти следом за ним по коридору и смотреть на него.
Привет, спина Мика.
На его скрипичном футляре приклеена надпись:
Что совершенно не заставляет меня представлять Мика в ванной. Потому что это было бы неправильно.
Пока-пока, спина Мика.
Он проходит через свой дверной проем, а я через свой, и таким образом, закреплена еще на один вечер одна из величайших несправедливостей на свете: разделение музыкантов и кукольников.
У них своя закулисная гримерка, у нас — своя. Можно подумать, что кто-то боится, будто мы все перепутаемся. На нашу землю ступил виолончелист – взять его! Или, что более вероятно, но менее интересно, это всего лишь вопрос пространства. Обе гримерки не очень большие. Это всего лишь два помещения со шкафчиками и парочкой унылых диванов, без окон. Диваны музыкантов чуть унылее наших — единственный ключ к здешней иерархии. Кукольники заправляют, но заправлять особо нечем. В общем, музыканты уважают их статус (то есть, свою легкозаменяемость), а вот певцы не особо.
Вот причина, по которой я ненавижу, когда приходится работать с операми, как сейчас, — мы ставим «Фауста» Гуно, и не то чтобы я не любила оперы. Я не мещанка. Я просто не люблю оперных певцов. В особенности знойных итальянских сопрано с густой подводкой вокруг глаз, которые ходят выпить со струнной группой оркестра после представления. Ррр, Чинция «Поддельная Родинка» Поломбо.
Короче. Кукольники здесь важны. Всего их десять, шесть из которых находятся в гримерке, довольно плотно заполняя ее собой.
— Сусанна, — говорит Прохазка, только завидев меня. — Мефистофель снова пьян. Не возражаешь?
Пьяный дьявол. Все в один день. Для ясности, я не кукловод — я куклодел, а это совсем другой зверь. Некоторые кукольники занимаются и тем, и другим: создают и делают представления. Но моя семья всегда занималась только изготовлением марионеток, придерживаясь мысли, что возможно быть средним и там, и там, или можно преуспеть в чем-то одном. Мы преуспевали. Не то слово. Однако куклодел должен понимать кукловодство. Мой профессор в лицее — Прохазка, который, так уж случилось, оказался здесь ведущим кукольником — требует практического опыта в театре, поэтому я здесь. Я ношусь сломя голову и выполняю просьбы кукловодов, перетягиваю марионеток, ретуширую их, чиню костюмы и одалживаю запасную пару рук для чего-нибудь простого, как, например, летающие птицы или клацанье лошадиных копыт.
В этом случае, Мефистофелю приходится терять одну нить, что делает его пьяным на одну сторону. Но это легко поправимо.
— Конечно, — говорю я и убираю свои вещи в шкафчик осторожнее, чем обычно, из-за содержимого сумки. Как только гримерка опустела — кукольники ушли на сцену, а музыканты в оркестровую яму — у меня появилась возможность кое-что сделать тайком. Мысли об этом заставили мое сердце бешено колотиться.
Я должна взломать скрипичный футляр Мика.
Я беру свой набор инструментов. Сначала я должна протрезвить дьявола.
Она
Глава 4
Кардинально
Второй Акт. Слышу, как поет Мефистофель. Я пишу Кару:
Нет ответа.
Спустя минуту, пишу снова:
По-прежнему нет ответа.
Последнее сообщение:
На мгновение мое разочарование из-за сопрано ослабло от переживаний по поводу Кару и того, чем она там занимается в Южной Африке, что не может ответить на сообщение. Браконьером или знахарем? Но ничего путного представить себе не смогла и снова отдалась разочарованию.