Вечер в Византии

— Душновато там стало для моих сосудов. — Голос у Грина был печальный, тихий — голос человека, привыкшего к тому, что его постоянно третируют. — Вышел вот и помочился на дорогую зеленую лужайку Уолтера Клейна. Каждый находит удовлетворение в том, что ему доступно. — Он тихо засмеялся и попросил извиняющимся тоном: — Только не говори Уолту, ладно? Пусть не подумает, что я неблагодарный. Он оказал мне честь, пригласив меня. Вместе со всеми этими людьми. Солидная публика, много богачей. — Грин медленно покачал головой, как бы подчеркивая свое уважение к могуществу тех, кто собрался в этот вечер у Уолта Клейна. — Знаешь, Джесс, среди них есть люди, которым достаточно пальцем шевельнуть, и завтра же начнут снимать любой фильм, даже если он обойдется в десять миллионов долларов. Выглядят они так же, как я, может быть, даже хуже, носят такие же смокинги — допускаю, что наши костюмы и шьет-то один и тот же портной, — но, господи, какая между нами разница! Ну, а ты как, Джесс? О тебе тут разговоры ходят, все гадают, зачем ты приехал. Говорят, у тебя сценарий готов и ты приехал сюда заключать контракт.

— Пока еще нет ничего определенного, — сказал Крейг. С точки зрения Мэрфи все уже достаточно определенно, но говорить об этом Грину не было никакого расчета.

— Я видел, ты разговаривал с Дэвидом Тейчменом. — сказал Грин. — В свое время он кое-что значил, верно?

— Безусловно.

— Конченый человек.

Крейг не любил этого выражения.

— А я не очень в этом уверен.

— Он не выпустит больше ни одной картины. — Грин произнес эти слова тоном приговора.

— У него, Сид, могут быть планы, в которые он тебя не посвящал.

— Если думаешь сотрудничать с ним, то напрасно. Он умрет еще до конца этого года.

— Что ты болтаешь? — резко спросил Крейг.

— Я думал, что все знают, — сказал Грин. — У него в мозгу опухоль. Его мой двоюродный брат оперировал. Странно, что он вообще еще ходит.

— Бедный старик, — покачал головой Крейг. — А еще сказал, что парик сделал его на двадцать лет моложе.

— Я не стал бы уж очень его жалеть. Он достаточно пожил, и неплохо. Дай бог мне прожить такую жизнь, пусть даже и с опухолью напоследок. По крайней мере все его хлопоты будут позади. А как ты, Джесс? — С мертвыми и умирающими в арендованном саду Уолтера Клейна было покончено. — Возвращаешься в кино?

— Все может быть.

— Когда окончательно решишь, не забудь про меня. Ладно, Джесс?

— Конечно.

— Меня, как режиссера, недооценивают. Сильно недооценивают, — убежденно заговорил Грин. — И не я один так считаю. Я там встретил одного журналиста из «Кайе дю синема». Он познакомился со мной специально для того, чтобы сказать, что, по его мнению, моя последняя картина, снятая для фирмы «Колумбия», — шедевр. Тебе не довелось ее посмотреть?

— К сожалению, нет, — ответил Крейг. — Редко я стал ходить в кино.

— «Фанфара и барабаны», — сказал Грин. — Так она называлась. Ты уверен, что не видел?

— Абсолютно.

— Если хочешь, я познакомлю тебя с этим парнем. Ну, с тем, из «Кайе дю синема». Он очень неглуп. Большинство тех, кто пришел сюда сегодня, вызывает у него только презрение. Презрение.

— Как-нибудь в другой раз, Сид. Сегодня я хочу пораньше уехать.

— Ну, тогда скажешь. У меня есть его адрес. Вот незадача, — с грустью продолжал он. — А я-то думал, что этот год в Канне будет для меня счастливым. У меня ведь уже было соглашение с «Апекс энд Истерн» на две картины с правом выбора или замены. Это — одно из крупных, известных объединений. Три месяца назад казалось, что фирма процветает. Я думал, что у меня все в порядке. Снял новую квартиру в Шестнадцатом округе, и теперь там делают boiserie.[26] Это обошлось мне в пятнадцать тысяч долларов, которых я еще не заплатил. К тому же мы с женой решили, что можем позволить себе второго ребенка, и в декабре она рожает. И вдруг — все к черту. «Апекс энд Истерн» обанкротилась, и теперь я даже апельсинового сока не могу выпить за завтраком. Если в течение ближайших двух недель я не получу в Канне контракта, то считай, что Сиднею Грину конец.

— Что-нибудь да подвернется, — сказал Крейг.

— Надеюсь. Очень надеюсь.

Когда Крейг уходил, Грин все еще понуро стоял у бассейна и глядел на туман, поднимавшийся от подогретой зеленой воды. Входя в дом, Крейг думал: что по крайней мере не должен пятнадцать тысяч долларов за boiserie, и моя жена не беременна».

Весь остаток вечера он пил. Разговаривал со множеством людей, но к тому времени, когда почувствовал, что пора возвращаться к себе в отель, уже ничего не помнил. Помнил только, что хотел взять с собой Натапи Сорель, но не нашел ее и что обещал Уолту Клейну показать свою рукопись, и тот сказал, что утром пришлет за ней в отель одного из своих помощников.

Он стоял у бара и допивал свой последний бокал, когда увидел в дверях гостиной запыхавшуюся Гейл Маккиннон в плаще, накинутом на плечи. Он не заметил, когда она уходила. Она постояла немного, оглядывая комнату, и, увидев Крейга, подошла к нему.

— Я так и думала, что вы еще здесь.

— Выпьем на сон грядущий. — Шампанское размягчило его.