Вечера на хуторе близ Диканьки. Миргород. Петербургские повести

Многие из синьор служили моделями для живописцев. Тут были всех родов модели. Когда бывали деньги – они проводили весело время в остерии с мужьями и целой компанией; не было денег – не были скучны и глядели в окно. Теперь улица была тише обыкновенного, потому что некоторые отправились в народную толпу на Корсо. Князь подошел к ветхой двери одного домишка, которая вся была выверчена дырами, так что сам хозяин долго тыкал в них ключом, покамест попадал в настоящую. Уже готов он был взяться за кольцо, как вдруг услышал слова:

– Сьор принчипе[62] хочет видеть Пеппе?

Он поднял голову вверх: из третьего этажа глядела, высунувшись, сьора Тутта.

– Экая крикунья, – сказала из супротивного окна сьора Сусанна. – Принчипе, может быть, совсем пришел не с тем, чтобы видеть Пеппе.

– Конечно, с тем, чтобы видеть Пеппе, не правда ли, князь? С тем, чтобы видеть Пеппе, не так ли, князь? Чтобы увидеть Пеппе?

– Какой Пеппе, какой Пеппе! – продолжала с жестом обеими руками сьора Сусанна. – Князь стал бы думать теперь о Пеппе! Теперь время карнавала, князь поедет вместе с своей куджиной, маркезой Монтелли, поедет с друзьями в карете бросать цветы, поедет за город far allegria. Какой Пеппе! Какой Пеппе!

Князь изумился таким подробностям о своем препровождении времени; но изумляться ему было нечего, потому что сьора Сусанна знала все.

– Нет, мои любезные синьоры, – сказал князь, – мне точно нужно видеть Пеппе.

На это дала ответ князю уже синьора Грация, которая давно высунулась из окошка второго этажа и слушала. Ответ дала она, слегка пощелкав языком и покрутив пальцем, – обыкновенный отрицательный знак у римлянок, – и потом прибавила:

– Нет дома.

– Но может быть, вы знаете, где он, куда ушел?

– Э! куда ушел! – повторила сьора Грация, приклонив голову к плечу. – Статься может, в остерии, на площади, у фонтана; верно, кто-нибудь позвал его, куда-нибудь ушел, chi lo sa (кто его знает)!

– Если хочет принчипе что-нибудь сказать ему, – подхватила из супротивного окна Барбаручья, надевая в то же время серьгу в свое ухо, – пусть скажет мне, я ему передам.

«Ну нет», – подумал князь и поблагодарил за такую готовность.

В это время выглянул из перекрестного переулка огромный запачканный нос и, как большой топор, повиснул над показавшимися вслед за ним губами и всем лицом. Это был сам Пеппе.

– Вот Пеппе! – воскликнула сьора Сусанна.

– Вот идет Пеппе, sior principe! – вскрикнула живо из своего окна синьора Грация.

– Идет, идет Пеппе! – зазвенела из самого угла улицы сьора Чечилия.

– Принчипе, принчипе! вон Пеппе, вон Пеппе (ессо Рерре, ессо Рерре)! – кричали на улице ребятишки.

– Вижу, вижу, – сказал князь, оглушенный таким живым криком.

– Вот я, eccelenza[63], вот! – сказал Пеппе, снимая шапку.