За непривлекательной его внешностью скрывалось доброе сердце, терзаемое многочисленными заботами человека уже не молодого, привыкшего к определенному порядку у себя дома, в Чехии, в Несперах, ближайшая почта Луньовице, округ Влашим, где он работал поденщиком в усадьбе и сторожил фруктовые деревья вдоль дорог.
В армии он ото всех терпел придирки и унижения, но при этом упорно вел борьбу с военным колоссом, который во что бы то ни стало хотел, чтобы дед был погонщиком, несмотря на его сопротивление, униженные просьбы и бесконечные жалобы.
Он, собственно, и сам не знал, как попал в нашу колонну.
В начале войны хозяину несперской усадьбы было якобы предписано направить в Бенешов телегу с лошадьми для перевозки обмундирования, и управляющий послал с ними деда Пейшака.
Когда дед прибыл в Бенешов, ему сказали, что он поедет в Пардубице. Там, не обращая внимания на его отчаянный крик, вместе с лошадьми и телегой погрузили в поезд и отвезли в Галицию.
Сперва подохли кони, затем снарядом разнесло телегу. Пейшак стал рабочим на строительстве военных объектов, затем носильщиком на вокзале в Луцке, подметал самолетные ангары, под Варшавой возил камень для ремонта дорог, расчищал снег в Карпатах, дважды лежал в госпитале, ездил грузчиком на автомашинах в Румынии, рыл окопы в Земуне, был посыльным на каком‑то штирийском пороховом заводе, пока по чьему‑то непостижимому распоряжению не очутился в нашей горно-транспортной колонне.
Над альпийской долиной, над южным ее склоном, где лежит тирольская деревня Пилл, — жаркое полуденное августовское солнце.
Гряда гор своими голыми известняковыми вершинами напоминает груды добела высушенных костей.
На небе ни облачка.
В сараях тихо стоят усталые лошади.
Монотонно шумит горный ручей.
В дубильне староста толчет кору: дрн… дрн… дрн…
На пустынной дороге время от времени то поднимается вихрем, то оседает тонкая известковая пыль.
Солдаты спят после обеда в школьных классах, в конюшнях, на сеновале.
Мухи облепили их заскорузлые, потные ноги.
Дед Пейшак не спит.
Широко расставив колени, он сидит на бочонке из-под огурцов, перед ним засаленный блокнот и погасшая трубка.
Он потеет, сопит и, послюнив чернильный карандаш, дрожащей рукой пишет письмо жене: