Вечера с мистером Муллинером (сборник)

Она указала ему на кровать, и он нырнул под нее, как чирок.

– Ты там в полной безопасности, – сказала Мюриэль. – А теперь расскажи мне, что, собственно, происходит.

Снаружи доносились крики и шум погони. Силы преследователей, видимо, пополнились дворецким и двумя-тремя доблестными лакеями. Надломленным голосом Сачеверелл поведал ей все.

– Но что ты делал в Голубом апартаменте? – спросила Мюриэль, когда он завершил свой горестный рассказ. – Я не понимаю.

– Я пошел туда поговорить с твоим кузеном Бернардом и сказать ему, что он женится на тебе только через мой труп.

– Бр-р! – сказала Мюриэль, содрогнувшись. – Какая неприятная идея. И вообще, не вижу, как это можно осуществить… – Она помолчала, прислушиваясь к звукам, доносящимся снизу. Лакеи словно бы спотыкались друг о дружку на ступеньках лестницы, а один раз раздался пронзительный вопль охотничьего епископа, налетевшего на вешалку. – Но почему ты вообразил, – продолжала она, – что я выйду за Бернарда?

– Я подумал, что ты из-за этого выгнала меня взашей.

– Вот уж нет! Я выгнала тебя взашей, потому что ты вдруг стал отвратным, рявкающим, нахальным мордоворотом.

Последовала пауза, а потом Сачеверелл сказал:

– Разве? Да, пожалуй. Ты не знаешь, – продолжал он, – когда проходит первый утренний поезд?

– По-моему, в три сорок.

– Я уеду с ним.

– А надо ли?

– Необходимо. Абсолютно.

– Ну что же, – сказала Мюриэль. – Мы скоро снова встретимся. Я на днях смотаюсь в Лондон, позавтракаем вместе, поженимся и…

Из-под кровати донесся судорожный вздох:

– Поженимся! Ты правда выйдешь за меня, Мюриэль?

– А как же! Прошлое забыто. Ты снова мой любимый ангелочек, и я люблю тебя страстно, безумно. Что на тебя нашло в последнее время, я даже вообразить не могу, но все уже позади, и не будем больше об этом говорить. Чу! – перебила она себя, когда в ночи раздался громкий протяжный звон, сопровождаемый потоком сочных проклятий на каком-то иностранном языке, возможно на хиндустани. – По-моему, папаша споткнулся об обеденный гонг.

Сачеверелл не ответил: его сердце было слишком полно для слов. Он думал о том, как горячо он любит эту девушку и каким счастливым сделали его последние ее фразы.

И все же к его радости примешивалась печаль. Как выразился древнеримский поэт: surgit amari aliquid[12]. Он вдруг вспомнил, что заплатил курсам заочного обучения «Положитесь на нас» пятнадцать гиней вперед за двадцать уроков. А воспользовался только восемью. И его кинжалом пронзила мысль, что в нем уже не найдется уверенности в себе и железной воли в количестве, достаточном, чтобы явиться к Джнт. Б. Пилбрику и потребовать свои деньги обратно.

Открытый дом

Мистер Муллинер отложил письмо, которое читал, и благодушно улыбнулся маленькому обществу в зале «Отдыха удильщика».

– Весьма приятно, – прожурчал он.

– Хорошие новости? – осведомились мы.

– Превосходные, – сказал мистер Муллинер. – Письмо от моего племянника Юстеса, сотрудника нашего посольства в Швейцарии. Он полностью оправдал семейные ожидания.

– Преуспевает, а?

– В полной мере, – подтвердил мистер Муллинер и задумчиво усмехнулся своим мыслям. – Поразительно, – продолжал он, – теперь, когда этот юноша добился таких успехов, странно вспоминать, каких трудов нам стоило отправить его туда. Одно время казалось, что убедить его невозможно. И правда, если бы не вмешалась Судьба…

– Неужели он не хотел получить место в посольстве?

– Сама мысль об этом вызывала у него отвращение. Благодаря влиянию его крестного отца, лорда Наббл-Нопского, ему открылась столь заманчивая перспектива, а он упорно отказывался. Говорил, что хочет остаться в Лондоне. Ему нравится Лондон, твердил он, и его не заставят расстаться со старушкой столицей ни за какие коврижки.

Остальным его родным и близким такое упрямство казалось всего лишь глупым капризом. Но я пользовался особым доверием юноши и знал, что у него есть веские причины для подобного решения. Во-первых, ему было известно, что он любимый племянник своей тети Джорджианы, неутешной вдовы покойного сэра Катберта Бизли-Бизли, баронета, дамы преклонных лет и весьма состоятельной. А во-вторых, он как раз влюбился в девушку по имени Марселла Чикчиррикит.

– Ну и хорошим же я буду ослом, если ускачу в Швейцарию, – сказал он мне однажды, когда я пытался сломить его сопротивление. – Разве я не должен оставаться тут, чтобы время от времени смазывать маслом тетушку Джорджиану? А если вы думаете, что девушку вроде Марселлы Чикчиррикит можно обратать с помощью почты, вы очень и очень ошибаетесь. Утром кое-что случилось, и мне показалось, что она слабеет, а именно в такой момент личное воздействие совершенно необходимо. И скорее вечная скала сдвинется со своего несокрушимого основания, чем я поддамся на угрозы и мольбы, – заявил Юстес, который, подобно многим и многим Муллинерам, таил в себе поэта.

А утром, как я узнал позднее, произошло вот что: Марселла Чикчиррикит позвонила моему племяннику по телефону.

– Алло! – сказала она. – Это Юстес?

– Да, – ответил Юстес, потому что это был он.

– Вот что, Юстес, – продолжала она. – Я завтра уезжаю в Париж.