Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.

В этом месте учитель отвлекся от участи графа Петра Андреевича Толстого и перешел к судьбе рода Толстых, из которых произошел в третьем поколении казанский губернатор, в другой ветви министр народного просвещения, в третьей посол при дворе Наполеона. Там был обер-гофмаршал, собиратель рукописей, замечательный художник Федор Толстой, медали его работы до сих пор остаются образцом высокого искусства, был блестящий поэт и драматург Алексей Константинович Толстой и, наконец, лучший плод этого древа — Лев Николаевич Толстой.

Генеалогия удивляла учителя своей причудливостью. Какой род ни возьмешь, обязательно среди порядочных тружеников вдруг вынырнет жулик, а то и разбойник. Таланты сменяли бездарей. Чисто православных нет, обязательно в каком-нибудь колене найдется мусульманин или католик. В самом что ни на есть русском человеке всегда течет чужая кровь, то немца можно обнаружить, то еврея, то татарина, то такого папуаса — руками разведешь. На самом деле, если проследить корни, все мы родственники, генеалогия могла бы быть наукой не о знатности, а о родстве людей. Генеалогия не позволяет никому чваниться своими предками. Если были великие, то были и ничтожества, подонки.

Его Величество Случай смешивал в колбе родословные бабок, тетушек, прадедов, любовников, проходимцев, чтобы в каком-то из потомков вспыхнул то ли злодей, то ли гений. Генеалогия бессердечна. Такой и должна быть наука. Она с равным интересом возвышает, разоблачает, сближает, заставляет думать о чести своей фамилии и о наследниках, о чудесах и тайнах наследственности.

Смерть отца подкосила еще слабое здоровье Марии. Интерес к жизни угас. Лекарства не помогали, Паликула старался как мог, превратился в сиделку. Мария уходила из мира безропотно, и у грека не было средств удержать ее. В отчаянии он представлял себе, как приведут его к императору. Прошлый раз под взглядом Петра сердце замерло, еще немного, и он во всем признался бы. Страшный взгляд недаром задержался, царь что-то почувствовал.

Паликула решился сообщить Толстому о положении княжны. Граф приехал, увидел, прослезился. Она погладила его руку, утешая.

— Ты что ж это надумала… — начал он жалобно, сморкаясь, сказал, что государь справлялся о ней, хочет навестить, как же она в таком виде предстанет.

Придумывал, не боясь, не надеясь ни на что, расписывал интерес царя, не жалея красок. Позже утверждал, будто знал, как вернуть княжну к жизни, любовь для молодых лучшее лекарство.

То, что государь помнит о ней, было счастье, она вдруг ощутила, что любовь ее не безответна. Любить, а не ждать любви — вот в чем жизнь. Когда любовь взялась за дело, болезнь отступила, вернулся румянец, ожили глаза, волосы вновь взмыли черным пушистым облаком.

Мачеха считала, что лучшее исцеление — замужество, принялась сватать. Мария отказывала, не приводя никаких причин. Мачеха уговаривала ее, и братья уговаривали, княжна отмалчивалась, чему-то улыбалась.

Петр и впрямь несколько раз справлялся о княжне у Толстого, как бы мимоходом, навестить желания не выразил и ко двору не приглашал. Молодые Кантемиры, впрочем, являлись на ассамблеи, звали сестру, Мария уклонялась.

В ноябре закрутился розыск по делу Монса.

На второй день после допроса Монса Петр из Тайной канцелярии вдруг отправился к Марии Кантемир.

Нежданно-негаданно вышло, что никого другого у него нет. Княжна любила его, он это знал, любила его самого, без титулов, любила Петра Алексеевича Романова, она умом напоминала принцессу Софию-Шарлотту, не так головным умом, как сердечным.

Княжна ни о чем не расспрашивала и не прикидывалась безразличной. Она радовалась его приезду, о чем-то говорила, и молчала, и ждала. Это была та участливая воспитанность, которая помогала ему.

Он рассказывал сперва без подробностей. Мария держала его тяжелую руку, слушала.

Собственная слепота уязвляла его. Вспоминал, как при коронации, в Кремле, царица опустилась на колени, он возложил корону на ее голову, и слезы покатились по ее щекам. Спустя два дня, улучив момент, опять пустилась в сладострастные забавы с Монсом.

Сейчас, задним числом, десятки улик всплывали перед ним, мелкие испуги Монса, перешептывания, как она касалась его грудью, любовные перегляды, рискованная игра, которой она возбуждала себя.

Считалось, что с первого знакомства он определял цену человеку, обманывать его не удавалось, а эти двое, оба недоумки, хитроныры, запросто оставили его в дураках.

Мария отвергала его самоуничижение, просто он был слишком велик для этих мышиных плутней. Она не льстила ему, она всегда восхищалась силой его ума. Ах, ни черта не стоила вся его мудрость и могущество перед тем, как хихикала челядь, какие пересуды вели между собой дипломаты. Лучше слыть антихристом, чем стать смешным. Смеху голову не отрубишь. Главный рогоносец России!

Рассказать то, что он узнал, он не мог, его начинало трясти, всего корежило. Мария не знала, как утешить его, нестерпимая его боль словно передалась ей, слезы выступили на глазах, она прижалась к его руке.