Вечеринка с продолжением

Да, если уж Олег в момент проявления девичьего вероломства пытался разозлиться не на Лялю, а на кого угодно другого, значит, влюбился по-настоящему. Ни обманываться на этот счет, ни топтаться возле клумбы с яркими живучими цветочками смысла не имело. Он взглянул на пустую, провоцирующую приступ лени и вялости набережную. Много воды и неба впереди, древние стены сзади… Олег всегда по-особому чувствовал себя на этом месте, не чуждым, не лишним, что ли. И ему начинало вдруг мерещиться: еще мгновение, и он вспомнит нечто важное и слегка мучительное, как детский стыд. «Из-за какой ерунды убивался, несмышленыш», — дернет он одним уголком рта в попытке усмехнуться и неожиданно подумает, что именно правой стороне лица суждено стать безвольной при будущем инсульте. «С какой стати ты, до неприличия здоровый по нынешним временам мужик, примериваешься к страшным болезням? — одернул себя Олег. — Накаркаешь, берегись». Однако мысли, в отличие от Ляли, были назойливы. «Я с детства ору во сне, отчаянно и неостановимо так голошу: «А-а-а». Ни травм со мной не случалось, ни стрессов особенных. Дамы, бывало, сильно пугались, трясли меня за плечи до синяков. Одна порывистая дура плеснула в физиономию коньяком из бутылки и устроила допрос: что мне привиделось. А ничего. Интересно, когда я женюсь, в обязанности благоверной войдет безропотное терпение моих криков?..»

Олегов внутренний мир и лад верно сторожило хорошее врожденное качество: он не упражнялся в самоистязании дольше минуты. Провозгласив вслух: «Иные впечатления — иные думы», парень решительно перебрался на противоположный тротуар. Машин в ту жаркую пятницу, первого сентября, почти не было, мимо проползли лишь «КамАЗ» да замызганный дребезжащий «жигуленок». «Остановку до вокзала проеду на трамвае, поймаю мотор и только из дома позвоню своей красавице — пусть по-оправдывается», — спланировал ближайший час этот вполне состоявшийся Ромео и весьма перспективный Отелло.

Общественный транспорт ждать себя не заставил. «Ну все ко всеобщим услугам», — одобрил Олег. Услуги, однако, оказались труднопереносимыми. Он и не пытался теснить дачников с их вечно распираемыми чем-то острым и твердым тележками, оставался на подножке. Толпа бодрящихся пенсионеров, лепечущих на потных материнских коленях детишек и по-рабочему одетых в обноски отцов семейств его не занимала. Впрочем, и обрамленный расстегнутой рубашкой волосатый треугольник мужской груди, оказавшийся прямо перед глазами, привлекал мало. «Почему бы тут не постоять глубоко декольтированной девице?» — привередливо упрекнул судьбу Олег. Он был молод настолько, что не задумывался, прельстил ли бы его в такой давке даже женский бюст.

Олег повернул голову вправо и… увидел его. Его… В Олеге будто визгливо заскрипело что-то пыльное, сухое, пугающе неуклюжее. «О, как долго я тебя искал», — беззвучно сообщил он вмиг побелевшими и одеревеневшими губами.

Полковник Измайлов проснулся рано. Отпуск, можно и поваляться. Но не хотелось. Он встал под прохладный душ, однако водная процедура не была ему приятна. Подошел к холодильнику, открыл и принялся выбирать съестное на завтрак. Пошарив взглядом несколько минут, он понял, что ему абсолютно безразлично, станет ли он есть вообще. «Субботняя апатия, хандра, депрессия, грусть, скука», — бормотал полковник, закуривая. Вчера, после последнего перед его двухнедельным отпуском совещания, даже Николай Палыч заметил, что с ним неладное творится. Когда они остались одни, подполковник Луценко спросил:

— Проблемы, Виктор Николаевич?

За годы совместной работы в уголовном розыске Измайлов привык к звучанию этого вопроса. А сначала по-бабьи заботливый ласковый тон в сочетании с густым басом огромного Луценко смешили. Постепенно повышающиеся звания разбросали их по разным службам, но дружбу пощадили. Луценко молча ждал ответа, и Измайлов вяло пожаловался:

— Почти ничего не ем, Николай Палыч, а толстею.

— И не стыдно тебе, Виктор Николаевич, намекать на свою полноту при мне? Да тебе еще до избыточного веса тонну всего подряд можно скушать, — рассмеялся Луценко, которого молодые сотрудники за глаза давно звали «дедушкиным шкафом».

— Как-то паршиво на душе, — просто признался Измайлов.

— Тоска, говоришь? — Луценко потер руки и вольно перефразировал пушкинского Сальери: — Откупори шампанского бутылку, но ничего не вздумай перечесть.

— Пить не хочу, Николай Палыч, — отказался Измайлов, — в другой раз.

— Договорились. Тогда это от холостячества. Поехали, я тебя с такой мадам познакомлю, сразу жениться можно, — не скудел вариантами Луценко.

Измайлов все-таки улыбнулся:

— Сегодня поздно, завтра с утра.

Они пожали друг другу руки и направились каждый к своей машине. Вдруг Луценко догнал Измайлова и устало, серьезно сказал:

— Я статью читал, Виктор Николаевич, про то, что у людей под всякий юбилей подгадывает переходный возраст со всеми его причиндалами. Тебе ведь недавно сорок пять стукнуло. Терпи, через недельку прыщи повылезают, через две исчезнут, и опять будешь радоваться жизни, причем любой.