Вечерняя книга

Взволнованные чем-то своим, женщины разговаривают, стоя от меня в двух шагах, — так, словно их никто не слышит. Я поднимаюсь, досадуя на себя за то, что не сделал этого сразу. Обрывок чужого разговора приподнимает завесу над двумя человеческими судьбами, в которых при внешнем благополучии все, видимо, не так, и я знаю, по нелегкой своей привычке, долго буду вспоминать об этом. Как будто своих забот мало!..

Дойдя до конца сквера, сворачиваю в тихую боковую аллею и пячусь назад. Вот еще напасть!

Неловко повернувшись — так, что серенькая юбка поднялась выше смуглых округлых колен, — моя незнакомка сидит на скамье, уткнувшись лицом в ее решетчатую спинку и закрывшись руками, плечи ее мелко и часто вздрагивают. Так беззвучно смеются или, чаще всего, плачут.

ПОЛОНЕЗ

Все было как всегда в гостях: неловкость первых минут, когда одни говорят излишне громко, а другие, малознакомые, жмутся по углам, стараясь — до первой рюмки — стать незаметными; дружные попытки хозяина и хозяйки, поминутно убегающей на кухню, преодолеть, рассеять эту неловкость; шумные упреки опаздывающим и вороватые, быстрые взгляды на стол, казалось бы, полностью уже накрытый: скоро, мол, что ли?

— Леночка, сыграй нам, — попросил кто-то дочку хозяев.

Одиннадцатилетняя Леночка, лупоглазенькая, большерукая, с белыми капроновыми бантами на рыжих косицах, жеманно надула розовый ромбик губ; мать, цепляясь за спасительную возможность разрядить обстановку, а заодно уж, видимо, и похвастать своим чадом, решительно повела дочку к пианино.

Господи, как я не люблю подобные сценки: «Вовочка, прочти дядям стишок!» Есть в них что-то ненатуральное и жалкое, независимо от того, как играет такая Леночка или читает Вовочка. Проталкиваясь, я пересек комнату, встал в раскрытых дверях балкона. Там, за перилами, в мягких сумерках мягко темнела листва деревьев, желтел, чуть прикрытый ими, фонарь, в сиренево-синем небе чисто струилась первая звезда. До чего же хорошо было на воле!

Леночка заиграла Полонез Огинского. Я замер, услышав первые звуки, и тут же подосадовал. В игре не было ни силы, ни чувства.

Вокруг фонаря кружились бабочки, — Леночкина игра чем-то походила на их безостановочное кружение. Вроде и красиво, и бессмысленно. В пятом-шестом классах мы так же бездумно барабаним изумительные пушкинские строки: «Я помню чудное мгновенье…». А самое чудное мгновение в такую пору — когда тебе неожиданно шоколадку дали! И как много открывают эти же самые строки потом, на склоне лет, когда и сама жизнь начинает вдруг казаться пролетевшим и, увы, неповторимым чудным мгновением!..

Бездумные бабочки — там, вокруг фонаря, и здесь, в зале, за моей спиной, — все кружились и кружились; продолжать так стоять было невежливо, я повернулся и от скуки начал разглядывать гостей.

Хозяйка, еще недавно поминутно выскакивающая на кухню, застыла на месте, сложив руки на кокетливом фартучке, светилась гордостью. Муж ее, полный, лобастый, очень симпатичный мне человек, прислонился к стене и улыбался снисходительной, чуть виноватой улыбкой: «Все мы люди, все мы со слабостями…» Белобрысый, тщательно причесанный студент, делая вид, что внимательно слушает, украдкой прижимался к старшей дочери наших хозяев, — та, пухленькая и симпатичная, рдела, как маков цвет, и не отодвигалась… Самой колоритной фигурой был грузный старик с редким седым ежиком, грозными косматыми бровями и пористым, сизым, как переспелая ежевика, носом. Пожалуй, только он один не изображал никакого внимания к игре: сидя в углу в глубоком старомодном кресле, он равнодушно и спокойно курил сигарету, держа красный мундштук длинными, мучнисто-белыми пальцами и осыпая пепел себе на колени; массивная хрустальная пепельница стояла рядом с ним на журнальном столике.

Юную исполнительницу принялись шумно поздравлять, и — что хуже всего — она принимала это как должное, вежливо и не очень смущенно; мамаша, испив сладкую чашу родительского тщеславия, умчалась на кухню. Дернуло же прийти сюда, такой вечер пропадает!..

И, оказывается, ошибся.

За ужином завязалась непринужденная беседа, умело направляемая хозяином дома, повторяю, очень симпатичным человеком; к тому же хороший стол, как известно, сводит людей лучше и быстрее, чем что-либо другое.

Хозяйка цвела и — то ли для того, чтобы и другому дать покупаться в лучах славы и признания, то ли, наоборот, бдительно следя, чтобы ухаживание за старшей дочерью не оказалось очень назойливым, — ласково сказала студенту:

— Костя, сыграйте и вы.

Узкоплечий, в белой нейлоновой рубахе с засученными рукавами и расстегнутым воротом, он послушно встал; хозяйка тихонько объяснила мне:

— Он, как и Леночка, тоже у Тараса Андреевича занимался. — Она глазами показала на старика с ежевичным носом, — Способный мальчик. Мы думали, в музыкальный пойдет, а он в политехнический.

Студент тряхнул белобрысыми, аккуратно причесанными волосами — они взлетели и так же аккуратно, как по заказу, легли на место, засмеялся:

— Я тоже Полонез сыграю.