Вечерняя звезда

Свадебная церемония была дурацкой, как большинство церемоний. Но, к счастью, недолгой. Через десять минут проникновенно-дежурных фраз страшная тётка в блестящем платье (её нужно ставить исключительно на разводы) предложила дорогим гостям поздравить молодых, и… врубили вальс из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь», который невеста ненавидела с детства и настоятельно просила обойтись без него. При первых нотах Лена скривилась, а мы попытались не засмеяться. Несколько гостей не пришли, один, ехавший из аэропорта, перепутал ЗАГСы. Стоило нам выйти на улицу, грянул ливень. Крики пожилых родственников «Дождь в дорогу – к счастью!» не убедили женскую половину свадьбы, с воплями бросившуюся к машинам. Не все захватили зонты – причёски, туфли и макияж были безнадёжно испорчены.

* * *

– Интересно, это испытание или предостережение? – острила Женька в лимузине.

Но, несмотря ни на что, невеста была прекрасна, жених не сводил с неё взгляда. Остальное не имело значения.

* * *

Николай косился на меня всю дорогу до ресторана, пытался дотронуться до руки, спрашивал про мои украшения (ответить честно: это – от драконов, это – от разбойницы, а вот это – от мальчика Кая – не рискнула) и шептал, что я красивее невесты. Надеялся польстить, но я не люблю сравнений. Он, конечно же, хороший и ни в чём не виноват, растерян и старается понравиться. Но… Нужно было одолжить у тёти Зои Арсения. И он бы увлечённо молчал о своём планктоне.

В белом, убранном цветами зале нас рассадили за круглые столы. На сцену вышёл манерный ведущий, начал нашпигованную шутками речь. Потом погас свет. На огромном экране кто-то играл с собакой, указывал вдаль кепкой с грузовика, подражая вождю мирового пролетариата, и обнимал маленькую старушку возле торта с зажжёнными свечками.

Гости смеялись, мамы вытирали слёзы. Женька мечтательно улыбалась рядом с Валерой, больше интересовавшимся Женькой, чем экраном. Люся стратегически озиралась. Вопреки просьбе невесты, она заявилась одна. Решила не таскать за собой самовар. Вдруг здесь Тула.

А со мной случилось то, чего не случалось никогда: от меня ушли все звуки. И все чувства. Мимолетная радость сегодняшнего дня и долгая, выдержанная: печаль нескольких месяцев растаяли без следа. Я была лишь оболочкой, пустой и прозрачной, как стеклянный сосуд, который помыли и высушили, не оставив ни единой молекулы его прежнего содержимого. Мир вокруг существовал, но я не принимала в нём никакого участия. Я была отделена от него незримой, но прочной границей, объяснявшей, почему, повинуясь законам физики, он не ринется в мою пустоту. Отступили жестокая «Сарабанда» и смятенный «Июнь» Вивальди, отплакала Дидона, и даже волна бетховенской «Бури» убежала обратно в океан, покинув мокрый песок с обломками ракушек. Я осознала, из чего состоит жизнь, и могла посмотреть на неё со стороны.

Я умираю?..

* * *

И над мои ухом тихонечко спели:

– Wie Todesahnung, Dämm’rung deckt die Lande, umhüllt das Tal mit schwärzlichem Gewande…[46]

– Ну что же вы остановились? – прошептала я. – Там ещё «der Seele, die nach jenen Höh’n verlangt»[47], и «vor ihrem Flug durch Nacht und Grausen bangt!»[48], и…

– У вас ужасный немецкий, – сказало чудовище за моей спиной.

– А вам-то откуда знать?

– Я же не глухой. В отличие от некоторых. – И он слегка сжал мочку моего уха. Двумя пальцами. Без когтей. Я обернулась. На меня с усмешкой смотрели глаза цвета пепла. Над правой бровью у виска темнела маленькая родинка. Я совсем забыла о ней.

– Волком вы мне нравились больше. Вы были скромнее.

– Я сам себе волком нравился больше. Но вы так старались сделать из меня человека… Вам обязательно здесь оставаться?

– Нет.

– А как же ваш кавалер? Он не загрустит без вас? Он так ревнует!

– Покажите ему клыки, и он отстанет.

– Всего-то? Ему хватит одних клыков?

Он взял меня за руку и потянул к выходу. Мы шли в темноте между столиками походкой заговорщиков. И перешёптывались:

– Не хватит клыков, покажите хвост.

– У меня нет хвоста.

– Поставьте дыбом шерсть.

– И шерсти нет.

– Вот незадача!

Мы вышли на улицу. Только что кончился дождь. Пахло мокрой землей и новорождёнными листьями. Небо было по-весеннему легкомысленно голубым. Я вдохнула прохладного воздуха.

– Значит, хвоста у вас нет. А клыки есть.

Он улыбнулся. Клыки действительно были, но не волчьи, а почти человеческие, ну, может, чуть больше. Хвост, кстати, тоже был, хотя и совсем маленький – его волосы отросли, он собрал их резинкой.

– Почему вы такая худая? – пристальный взгляд. – Безобразие. Нельзя вас оставить на короткое время.

Я услышала знакомую ворчливую интонацию и подумала: «Так не оставляйте…», а вслух сказала:

– На диете сидела.

Он удручённо вздохнул и убрал с моего лица прядь волос, выхваченную ветром. Я могла бы смотреть на него не отрываясь год. Или два.

– Как вас называть? – спросила я, цепляясь словами за реальность, которая так и норовила ускользнуть.

– Вы уже и имя моё забыли? Быстро. Напоминаю, я – Вольфрам.

– Но…

– Я умер и родился с этим именем. И оно моё. А ваше?

– Елизавета.