Вечерний свет

Об Эрихе М., с которым я дружил, я не вспоминал по крайней мере семь лет; семь лет тому назад я видел его в последний раз и потом как-то быстро забыл его. Он был младшим сыном в семье рабочих, я очень любил когда-то сидеть у них в каморке. Я тогда проводил много времени в каморках берлинских рабочих, встречался с новыми людьми, перед которыми робел, хотя они и были со мной приветливы; в них было для меня что-то таинственное, даже если они говорили о самом будничном. Отец Эриха сражался в рядах спартаковцев, он мало говорил, выглядел изнуренным, у него, как сказал Эрих, были слабые легкие. Оба брата Эриха работали в Советском Союзе, на электрозаводе. То была эпоха первой пятилетки, я с немым восхищением разглядывал в журналах фотографии городов, которые проектировали Ле Корбюзье и Эрнст Май;{19} я читал «Москауэр рундшау» — еженедельник, издававшийся на плохой бумаге, но зато на отличном немецком языке. Когда братья Эриха проводили свой отпуск в Берлине, я уговаривал их прийти к нам в комсомольскую ячейку. Как хороши были эти вечера! Мы едва могли их дождаться и радовались встречам уже заранее. Почти все мои молодые товарищи были безработными, многие ребята и девушки из ремесленных школ попали прямо на биржу труда и уже не могли с ней расстаться, вечно слонялись там, так и не получая работы. Я был сперва для них чужаком; меня встречали недоверчивыми или ироническими взглядами. Но вскоре я выдержал испытание, то было время необъявленной гражданской войны, и я не уклонялся от стычек со штурмовиками из СА и полицейскими. Кстати сказать, я боялся не сражений на улицах и в залах собраний. Куда больше я робел перед так называемой агитацией на дому — звонки в чужую дверь, необходимость заговаривать с людьми, которых видишь в первый раз в жизни. Я старался побороть страх, который внушали мне такие встречи, с трудом одолевал его, но ненадолго. Мои друзья об этом догадывались. Они уже доверяли мне, считали своим. Когда к нам приходили братья Эриха, наше восторженное любопытство не знало границ. Мы не уставали обо всем их расспрашивать. Они рассказывали о московских буднях, о громадных трудовых достижениях, о нужде и лишениях, не боясь откровенно говорить обо всех недостатках. Они называли точные цифры: свои планы, встречные планы, свой паек. Нужда и голод не могли уронить Советский Союз в наших глазах: то было наследие старого, изжившего себя общества, войны и гражданской войны, навязанной Советам. И у нас сейчас был голод — следствие обжорства немногих. А там страна, не знавшая безработицы, готовила изобилие для всех. Там не хватало жилья, но уже создавались города, которые я в своих мечтах, а позднее в своем стихотворении назвал белыми городами, ведь я видел их белыми и прекрасными — на фотографиях в журнале «СССР на стройке» и в «Арбайтер-иллюстрирте»; у нас было достаточно жилья, но ежедневно выселяли сотни людей, которые не могли оплатить квартиру. Мы смеялись над статьями в буржуазных газетах о бедствиях русских, смеялись от всего сердца, мы ведь знали, что у них дела пойдут на лад, а у нас капитализму уже приходит конец.

Начинался февраль, прошло лишь несколько дней после захвата власти Гитлером, когда я, идя по улочке близ Кайзераллее, услышал дробь барабанов и пение. Я остановился и минуту спустя увидел отряд гитлерюгенда, который с пением свернул на эту улочку. На дурном немецком языке, обычном для солдатских песен, они горланили:

Чтобы отечество цвело в своей красе,
солдаты умирали, штурмуя Ла Бассе…

Песни этой я никогда раньше не слышал. Ее мелодия и слова запали мне в память на долгие годы, как и быстрый взмах руки левофланговых при повороте за угол, а левофланговый во втором ряду, в коричневой рубашке и в коричневом кепи, громко распевавший песню, был мой друг Эрих М. Он увидел меня, и кровь бросилась ему в лицо, а я в то же мгновение почувствовал, что бледнею. Он смотрел прямо перед собой. Всего несколько дней, а может быть, часов оказалось достаточно, чтобы он так изменился. Мне было семнадцать лет, и я не мог этого понять и только потом, значительно позже, понял все. Он был первым, за ним последовали многие. Желание примкнуть к сильным неукротимо. Сколько раз на полях битвы те, кому грозило поражение, переходили под вражьи знамена…