Вечерний свет

— Что? — спросила Маша. Она стояла тут же, в дверях комнаты, и ждала конца их разговора.

— Да что… Прощалась. О Виссарионе — чтобы не забывали… Да то же, наверное, все, что и тебе.

Он не стал ничего говорить ей. Зачем? Ну, если и обижена она на Елену, что из того? Материнская обида, боже ты мой… Только понапрасну тревожить ее сейчас.

— Жидковата елка… но ничего. Ничего, вполне, — сказала Маша. Она повернулась в дверях н смотрела теперь в глубину комнаты.

Евлампьев ступил к ней и встал рядом.

От балкона тянуло холодным воздухом, серебряные струи дождя — тонкой, узкой алюминиевой фольги — шевелились, колебались под его током, играя отсвечиваемым светом люстры, и в этом их струящемся колыхании было что-то особенно волнующее и празднично-возвышенное.

Следующий день был для всех нерабочий.

Евлампьев пришел в киоск к обычному времени, по-обычному привезли почту, но улица оставалась пустынной чуть ли не до половины девятого, и за газетами тоже никто почти не подходил.

А после девяти — как прорвало: вся видимая в окошечко часть улицы, белая до того, куда ни глянь, черно иссеклась фигурами, и каждую минуту их все прибывало и прибывало — с сумками в руках, с авоськами, с рюкзаками, поодиночке, парами, целыми семьями, — шли, выдыхая клубящиеся молочные облачка, и у киоска вскоре тоже стало людно, сбилась очередь, и все почти брали отчего-то, хотя до первого осталось неполных два дня, поздновато уже поздравлять, открытки, кто — одну-две, а кто — по десятку, по полтора, ну, ни разу еще они не шли так бойко, минут через сорок кончился весь запас, который, думалось, нужно будет после Нового года сдавать обратно, и пришлось вступать из-за них в долгие, не очень-то приятные объяснения.

— Да ну поищите, лежат где-нибудь, — клянчила, оттягивая ото рта пуховый серый платок, чтобы просьба ее наверняка была услышана Евлампьевым, молодая женщина.

— Нет, правда нет, — говорил Евлампьев, виновато обводя вокруг руками. — Были бы — да неужели не дал бы?

— Слушайте, это же форменное безобразие! — возмущался через минуту кирпично взявшийся морозом тугощекий мужчина. — Новый год, а открыток нет! О чем вы думали своей головой, если вам не хватило?!

Евлампьев не пытался оправдываться. Конечно, в общем-то, он был виноват, он, и никто другой: заказал бы побольше — и все б в порядке. Но кто ж знал… От неопытности.

После очередного подобного разговора в конце объявилось лицо Молочаева.

— С наступающим! — сказал он. И, не дожидаясь ответного приветствия Евлампьева, спросил: — Приходило для меня, нет?

«За рулем» привезли как раз нынче утром, два экземпляра, и один Евлампьев уже продал.

Он нагнулся в подприлавочные сумерки, разглядел там на кипах нераспроданных ведомственных журналов, которые достались ему еще по описи, этот самый двенадцатый номер, достал и подал Молочаеву.

— Ну-ка, сколько? — быстро перевернул Молочаев журнал посмотреть цену, лицо его на мгновение исчезло из окна, потом появились руки с кошельком, вышарили в нем нужные монеты и подали их Евлампьеву. — Благодарю! — снова появляясь в оконце лицом, радостно-бодро сказал Молочаев. — Следующий номерок не забудьте, припрячьте. Долго не пролежит. Я тут мимо хожу, буду заглядывать.

— Припрячу,— коротко сказал Евлампьев.

Молочаев выпрямился и отошел, мелькнула на миг вся в движущихся людских фигурах иссиня-белая улица и исчезла, заслоненная новым покупателем.

Появление Слуцкера было совершенно неожиданным.

Уже подходила пора закрываться, газеты разошлись, очередь иссякла, и случались уже те абсолютно пустые минуты, когда никто не подходил, ничего не спрашивал, и можно было прикрыть окошечко, чтобы не тянуло наружным холодом.

— Здравствуйте, Емельян Аристархович, с близящимся вас! — сказал человек, постучавшись в прнкрытое оконце и появляясь в нем после лицом, и Евлампьев, отозвавшись автоматически: «Здравствуйте! Благодарю вас!» — какое-то время глядел на него и не узнавал.

Он был готов увидеть Молочаева вот, Вильникова, Лихорабова, Бугайкова, время от времени появлявшихся эти дни у него в окошечке и интересовавшихся, не поступило ли то, что заказывали, уже привык к возникновению в оконце их лиц, а Слуцкер еще полностью находился в той, другой, докносковой жизни и в этой, нынешней, словно бы еще не существовал.

— Не узнаете, Емельян Аристарховнч? — спросил Слуцкер со своей как бы в себя обращенной улыбкой, и Евлампьев узнал.

— О боже мой! — смущенно воскликнул он. — Юрий Соломонович! Не узнал, да, не узнал… Здравствуйте еще раз! И тоже с приближающимся!

— Спасибо ответное, — сказал Слуцкер.Слухами земля полнится, услышал вот, что вы здесь, шел сейчас — дай, думаю, заверну посмотрю…

— Что-нибудь нужно, Юрий Соломонович? — не дожидаясь его просьбы, спросил Евлампьев. — А то у меня здесь уже целый стол заказов возник. «Америка», «Иностранная литература»… Говорите, не стесняйтесь. Смогу, так отчего ж…