Вечерний свет

— Давай, — сказал он, опираясь о плечо Ермолая, ступая с подоконника на табуретку и с нее на пол.

Ермолай проделал его путь обратным порялком, открыл форточку, высунулся, постоял так одно буквально мгновение и торопливо влез обратно.

— О-однако! — сказал он, передергивая плечами. — Моро-озец!..И кивнул Евлампьеву: — Клюет!

— Ну, а чего ж ему, — с горделивостью, будто о чем-то сделанном собственными руками, отозвалась Маша. Ермолай спустился на пол, снова все расселись вокруг стола, и Маша разлила чай.

— Подсунул, — сказал Ермолай, берясь за свой бокал и глядя на Евлампьева.

— А? — не сразу сообразил Евлампьев. И закивал обрадованно: — Подсунул, подсунул.

Поли ж ты вот, что он сделал, скворушка. Даже и думать не мог, когда обрадовался его появлению, что он так перевернет все. А перевернул. Вот оно что значит — живая-то душа… Недаром, может быть, в прежние времена говорили: птичка божия?.. Наверно, недаром. Так сразу тепло на сердце…

— Слушайте, мужчины! — сказала Маша. — У меня тут дел до вечера — бегать да бегать, вы не сидите особо, не расснживайтесь, сейчас всех впрягу. Ты — в магазины, — посмотрела она на Ермолая.

— Пойдешь в магазины? Хлеб нужен, огурцы соленые для салата, кефир мне для теста, вдруг сегодня сыр выбросили…

— А чего ж, конечно, — с радостной какой-то покорностью согласился Ермолай. — С удовольствием прошвырнусь даже.

— А ты,— повернулась Маша к Евлампьеву, — ты — пылесосить, пыль вытирать, полы вымыть…

— А ты-то сама что? — пошутил он, взглядывая при этом на Ермолая.

— Найдется что,— подхватила его тон Маша.

Скворец за окном, склевывая зерна, время от времени ударял клювом слишком сильно, и тогда железо подоконника отзывалось хриплым коротким дребезжаньем.

— Только денег мне дайте, — сказал Ермолай.

4

Галя с Федором запаздывали. Они собирались приехать в девять, половине десятого, уже шел одиннадцатый, а их все не было.

Позвонить же им, узнать, в чем дело, поторопить, было невозможно. Когда-то телефон у них стоял, но принадлежал он какой-то организации, звонить приходилось через коммутатор, потом организацию подключили к городской сети, ликвидировав коммутатор, и на их долю номеров не досталось. Если бы Федор, когда это случилось, еще работал, он бы как лицо должностное через горисполком, через горком добился себе номера, но он к той поре вышел на пенсию, и никакие бумаги не сработали.

— Ну что же это они, а!.. — время от времени произносила Маша, ожидающе слоняясь без дела по всей квартире.

Она была уже в платье, в котором собиралась встречать Новый год, в кофте поверх него, потому что батареи часов в семь сделались вдруг еле теплыми и в квартире стало холодать, то сидела на стуле перед телевизором, то вставала, оглядывала уже в десятый раз оценивающим хозяйским взглядом совершенно накрытый стол, переходила на кухню, бралась здесь за оставленные Евлампьевым на табуретке нынешние газеты, разворачивала, читала десять — пятнадцать строк, складывала со вздохом и поднималась, посмотрев на часы. «Да ну что же это они, а!.. — говорила она и шла обратно в комнату. — Ну что, как ты думаешь?» — спрашивала она Евлампьева, уже минут двадцать сидевшего перед телевизором как приклеенный — шел в видеозаписи состоявшийся вчера на Дальнем Востоке хоккейный матч, в котором играла команда их города.

— Да ну кто знает, — отзывался он, не отрывая глаз от экрана. — С транспортом, может быть, что-нибудь…

— Да наверно, что ж еще! — говорила Маша.

Ермолай с Виссарионом играли на диване в шахматы. Виссарион приехал в кособоко топырившемся на груди пальто, под пальто оказался куль из нескольких накрученных одна на другую газет, а внутри в нем, поблескивая целлофаном обертки, сидели пять махрово топорщившихся примятымн лепестками красных гвоздик. «Ой, Саня, откуда?! — ахнула неверяще, дойдя до них, Маша. — Да какие же ты за них деньги заплатил?» — «Не разорился, Мария Сергеевна, не разорился, — с улыбкой отозвался Внссарион.Больше бы — разорился, а так — осилил». «Ну спасибо Саня, ну спасибо…» — перерывая стягивающую целлофан нитку, счастливо сказала Маша, и сейчас эти пять гвоздик, совсем не прихваченные морозом, стояли в вазе посередине стола.

Временами Евлампьев, переставая обращать внимание на комментатора и просто следя за соверщавшимся на экране, прислушивался к тому, что происходит у него за спиной. Ермолай выигрывал. Он выигрывал — и сопровождал каждый свой новый ход, неуклонно приближавший его к победе, благостнорасслабленным пошучнванием. Виссарион огрызался: «Не победить важно, а бороться с достойным тебя противником!» — но огрызался он без всякого внутреннего напряжения, благодушно даже, с обычным своим спокойным достоинством — просто поддерживая навязываемую Ермолаем игру словесную.

— Да уж вижу вот, не с очень-то, кажется, достойным… — с невинной ехидцей тянул Ермолай.