Вечерний свет

На дороге у торца дома стоял экскаватор. Мотор его грохотал, выбрасывая из свосго раскаленного железного чрева в жаркий струящийся воздух вонючий синеватый дымок, длинная суставчатая выя с клацаньем ходила туда-сюда, туда-сюда, сгибалась и разгибалась, в палисадничке у торца разверзлась глубокая уже довольно яма, и на краю дороги, куда экскаватор сносил вынутую им землю, насыпался целый холм. У самого почти основания этого холма торчали из него верхушками последних не засыпанных еще веток, нежно пушившихся желтыми цветками, вывороченные экскаватором кусты акации.

Во дворе толпились рабочие в надетых на голое тело оранжевых жилстах, к реву экскаватора, здесь приглушенному стеной дома, примешивался воющий перестук отбойных молотков,вскрывался по всей длине дома лентой сантиметров в сорок асфальт на тротуаре, перевернутые куски сего лежали на оставшейся нетронутой части тротуара, как вылезшие во время ледохода на берег обломки льда. В некоторых местах этой ленты начали уже копать вглубь, и было ясно, что роют какую-то траншею.

— Простите, — остановился Евлампьев возле одного из рабочих, устроившего себе отдых и сидевшего с сигаретой во рту на черенке лопаты, положенной наклонно на низенькую изгородь газона. — Простите, а что случилось? Авария какая-нибуль?

— Газовым баллоном не надоело пользоваться? — взглядывая на него и выпуская дым углом рта, ответил рабочий.

Евлампьев не понял.

— Да в общем… что, привыкли.

— Ну вот, магистральный подводить будут,— так, словно Евлампьев согласился, что надоело, сказал рабочий.

— Вон что… Интере-есно,— протянул Евлампьев.И когда же?

— Это я не знаю, — засовывая окурок в кучу земли подле траншеи и поднимаясь, сказал рабочий. Землю они бросали на сторону изгороди, и кое-где изгородь была уже завалена землей наполовину.Нам вырыть приказано.

— Ага. Ну спасибо, — поблагодарил его Евлампьев и пошел к своему подъезду.

На лестнице в подъезде ему стало плохо. Голова закружилась, в глазах сделалось темно, его повело в сторону, и он бы, наверно, упал, но сумел ухватиться за перила, потом другою рукой — за железный прут, и по этому пруту съехал вниз.

Через некоторое время стало полегче. Голова кружилась, в ней звенело, будто она была из пустотелого куска металла, по которому ударили, и он отозвался долгим, все длящимся и длящимся гудом, но черный туман перед глазами высветлился и мало-помалу исчез.

Евламльев снова ухватился за перила и поднялся. В глаза мутно плеснуло сумерками, он переждал их и медленно, держась за перила, ощупывая ногой каждую ступеньку, пошел наверх. Сердце в груди не стучало, а как бултыхалось там: торкнется в ребра и замрет, пошевелится бессильно и снова торкнется — будто тонуло и пыталось в отчаянии удержаться на поверхности…

Сил открыть дверь своим ключом у него не было, и он позвонил.

— Что такое? — испуганно вскрикнула Маша, увндев его. — Леня, что случилось?

— Да-а… что-то вдруг… нехорошо…еле смог выговорить Евлампьев, перешагивая через порог, прошаркал в комнату и повалился там на диван.

Маша шла за ним следом и, когда он стал опрокидываться на диван, подскочив, придержала его голову.

— Что, нехорошо, Леня? — Глаза у нее были совершенно смятенные.Сердце?

Евлампьев слабо пожал плечами. Он лежал, можно теперь было расслабиться, и ему не хотелось напрягаться, чтобы говорить что-то.

— Врача вызову?

Евлампьев снова пожал плечами. Он не знал, нужен ли ему врач. Все от перегрева, наверное… Нельзя ему было столько на солнце с непокрытой головой. А в санатории, пока Виссарион бегал туда-сюда с Ксюшиными бумагами, пришлось просидеть на скамейке с самой Ксюшей чуть ли не полтора часа. Нужен врач или не нужен… Боже милостивый, не хватало только так вот по-идиотски окочуриться.

Теперь, когда он лежал, звенеть в голове перестало, но в затылок, на котором лежал, будто перелилась вся ее металлическая тяжесть, и казалось, что кости там сейчас буквально проломятся под тяжестью.

— Вызови,— с трудом прошевелил он губами.

Маша бросилась в коридор. Евлампьев услышал, как брякнула о корпус снятая ею с рычага трубка, как закрутился, нежно пощелкивая, диск…

«Неотложка» прибыла минут через двадцать. И врач, и сестра были женщинами, обе молодые, крепкие, у их движений, их голосов был словно бы запах здоровья, силы, энергии, и в том, какими глазами они смотрели на Евлампьева, была холодная отстраненность незнания всех этих телесных недомоганий на собственном опыте.

— Болтушку, Нина, — сказала врач, взглядывая на сестру, вытаскивая из ушей слуховые трубкн фонендоскопа и начиная расстегивать у Евлампьева на руке надувной ремень аппарата для измерения давления. — Папаверин, дибазол, платифилин, анальгин, димедрол — полную, в общем.

Сняла ремень, свернула, уложила в пластмассовую длинную черную коробку, захлопнула ее и, скрипнув стулом, повернулась к Маше, стоявшей сбоку в напряженной, ожидающей позе.

— Солнечный удар, несомненный. По такому солнцу без головного убора…

— Ой, ну вот же я ему говорила!..— с возмущенным отчаянием махнула рукой Маша.