Вечная мерзлота

Горчаков же, наоборот, уснул быстро и спал крепко. Проснулся рано от счастливой мысли, что у него есть курево. Оделся и вышел на палубу. Достал папиросы. Было тепло, пасмурно и тихо, все еще спали, только в кочегарке лопата забрасывала уголь в топку. Георгий Николаевич стоял на носу, река бурлила негромко под ним, где-то на дальней барже коротко взлаяла овчарка, и эхо ее голоса гулко отразилось в тайге.

Вспомнился ночной разговор с Сан Санычем. Судьба Белова складывалась удачно, много лучше, чем у других, и он относил это на свои таланты и трудолюбие. Он не мог не знать о несчастных, попавших в жернова, но они, конечно же, всегда сами были виноваты… Горчаков прикурил, спичка упала и закружилась в водовороте. Понимает ли Сан Саныч, что он никогда не встанет ни на каком собрании за своего друга?

Спичка все крутилась, водоворот был совсем небольшой, размера спички, а она не могла выбраться и уплыть на свободу.

Как-то это все уживалось в людских головах? В лагере, где твоя судьба была ясна, вопрос о Сталине решался однозначно – его ненавидели все. И эта всеобщая лагерная ненависть к Усатому очень быстро перековывала любого самого розового сталиниста.

На воле же таких, как Сан Саныч, было большинство. Это было странное, невозможное, насильственное сочетание любви и страха. «В любви нет страха, потому что в страхе есть мучение…» – вспомнились чьи-то слова.

Любовь к Сталину знала страх. Она на нем держалась. Это была не любовь.

Застучали легкие шаги по металлу, из кубрика с полотенцем на плече поднималась Николь.

– Здравствуйте! – улыбнулась.

Горчаков кивнул, едва не брякнув «бон жур». Собака опять залаяла с эхом на барже с заключенными, там послышались голоса, но вскоре все смолкло. И снова пасмурная и мягкая утренняя тишина повисла над рекой, только негромко пыхтела паровая машина.

Николь вышла из душа, взрыхлила короткие мокрые волосы:

– Дайте мне, пожалуйста, папиросу, – улыбнулась, как старому знакомому.

– Vous fumez?[96] – заговорил Горчаков по-французски и достал пачку. – Puis’je vous parler ainsi?[97]

Николь протянула руку за папиросой и застыла. Глаза широко открыты и, кажется, продолжали открываться еще.

– Vous l’avez dit en français?[98] – прошептала, отмахиваясь от лезущей в глаза мошки.

– Oui, je le parlais il ya quelque temps…[99]

Николь обернулась на дверь в кубрик, на пустую палубу. Шагнула к нему вплотную:

– Mais est-ce qu’on a le droit? Êtes-vous un détenu?[100]

– Ce n’est peut-être pas interdit, mais il vaut mieux parler russe…[101]

Николь слушала его слова все так же удивленно, будто не верила происходящему:

– Этого не может быть! Я думала, что уже не смогу. Я столько лет ни с кем не говорила.

– Но вы вчера пели «À la claire fontaine»[102].

– Je ne m’en souviens plus. J’ai chanté en français? Ah, bon… Avez-vous été en France?![103] – ее глаза сверкали живым, пугливым любопытством.

– Non[104], – улыбнулся Горчаков.

– Ah… dommage. Pouvez-vous m’aider?[105]

– Je ne sais pas[106].

– Je voudrais envoyer une lettre à l’ambassade à Moscou. J’ai déjà essayé mais elles n’arrivent pas. Je me demande si quelqu’un pourrait remettre une lettre à l’ambassade? Vous connaissez quelqu’un?[107] – она вдруг замолчала и перешла на русский язык. – Дайте прикурить!

Из носовой каюты комсостава вышел, потягиваясь, обнаженный по пояс Фролыч. По небесам прошелся взглядом, зевнул сладко, увидев Горчакова с Николь, улыбнулся, извиняясь, и щелкнул замочком в душевой. Вскоре оттуда раздались бодрые звуки холодного душа.

– Réfléchissez-y s’il vous plaît[108], – зашептала Николь совсем тихо, – voyez si vous voulez et pouvez m’aider. Ne dites rien à personne, je vous en prie… en faisant cela, je ne fais courir de risque à personne? Bon, je file, à plus tard![109]

Горчаков кивнул и достал новую папиросу. Сел от волнения, в сознании ярко встала Ася, они разговаривали с ней по-французски, для практики – неделю по-французски, неделю по-английски. Это было в Питере, стояла теплая осень, Ася очень хорошо говорила по-французски.

На палубе прибывало людей – кокша с заспанным лицом прошла на камбуз, к душу выстроилась очередь, мужики курили, били друг на друге комаров:

– Вчерашняя жара к непогоде была, – сипел Грач, – и рыба вчера клевала, как дурная – все к этому! Дня на три дождь зарядит!

– Ты, старый, еще раз мне такой рыбы наловишь, сам чистить будешь! – раздался с камбуза голос Степановны. – Рыба у них клевала!

– Сейчас увидишь, как эта рыбка пойдет! – Грача пропустили без очереди, и он разговаривал со Степановной прямо из душа.

Николь присела с тазиком мелкой, в ладонь размером, рыбешки над машинным отделением, ловко шкерила ее ножиком и бросала в ведро. С камбуза уже пахло жареной рыбой.