Вечная мерзлота

Проснулась ночью с совершенно ясной головой. Она сосредоточилась и опять пошла рядом с Севой к той полынье. Была ночь, лунная, но видно было плохо, он шел медленно, пожалел, что не надел шарф, холод забирался под пальто. На Енисее пошел еще осторожней, глянул вперед – не видно было, ни самой незамерзшей воды, ни пара над ней. В некоторых местах пробовал пробить валенком лед – везде было крепко. Он пошел смелее, холод забирался даже в валенки, надетые на босые ноги, иногда он немножко пробегал, чтобы согреться, но, вспоминая о полыньях, снова шел осторожно. Страх провалиться укорачивал его шаг, и он же толкал вперед. Сева понимал, что делает это только для себя, что ни матери, ни Коле этого не расскажешь, но ему важно было это сделать. Он был очень серьезен, он боролся с настоящим страхом. В какой-то момент ему захотелось помолиться, но он преодолел себя – все хотелось сделать самому.

Так и шла Ася вместе с ним. Она много раз так ходила, но до полыньи не добиралась, а теперь дошла. Лед проломился неожиданно, сильное теченье схватило его, ничего плохого не сделавшего, и утянуло под лед… она ясно видела его уплывающего, хватающегося руками за черный потолок льда. Ася страшно взвыла и вцепилась зубами в подушку. Коля спускался с печки. Дед Серафим закряхтел, садясь на полу:

– Зажигай лампу, сынок, зажигай, карасин есть… куды его теперь беречь…

Время тянулось страшно. Ели налимов, что Коля ловил с дедом Серафимом. Ася поначалу подолгу стояла у крепко замерзшей уже полыньи, но метели вскоре все замели, и не найти было того места. Ася перестала ходить, просто сидела на бревнышках на берегу. Иногда одна, чаще с Колей. Молча сидели или вяло говорили о чем-то постороннем, о Севе не могли говорить. Глубина страдания, на которую погрузил их Сева, не знала слов.

Люди там немы.

На девять дней пришел дед Серафим и две старухи.

Надо было что-то делать, но Коля не смел спрашивать мать. Несколько дней спустя после поминок заехал сосед Иван и предложил подвезти до Ангутихи, он ехал в ту сторону на свой охотничий участок. На следующее утро они опять сидели собранные. Только теперь у них было два вещмешка. Зашел дед Серафим, принес вареной рыбы в чугунке. Попрощались, и вскоре деревенька со страшным названьем Якуты осталась за поворотом.

Дорога шла берегом или краем, по торосистому льду, часто приходилось выбираться из саней, потом снова ехали. Иван помалкивал, только с конем по кличке Непокорный иногда разговаривал. Ася вспомнила про спирт, предложила ему. Иван подумал, посмотрел на небо и согласился. Выпив, помаленьку разговорился:

– Не горюй ты так-то! Отмучился малый от этой жизни… Так и старики говорили, а подумать, так и есть, что за жизнь у людей? Мы, мужики, хоть выпьем, а бабам с ребятишками как? Чего они, кроме нужды, тут видят? Одна казенна рыбартель, ёп ее мать-то! – он помолчал, поддернул вожжи. – Мне баба моя говорит, свези, говорит, сердешную, а то она так и бросится в ту прорубь. Я вот и еду… А куда тебе деваться, жить надо. Так-то! Нно-о, Непокорный, замерзнешь! Вот и говорю, какая там жизнь ни есть, она все лучше, чем тут! Как хуже-то ей быть?!

Было уже второе ноября, мороз стоял под сорок и ехать было холодно, особенно на ровных местах, где Иван пускал коня рысью. Достали одеяла, прижались друг к другу, глаза матери были пусты, улыбалась сыну безжизненно и дрожала. Коля закутал ее валенки одеялом.

– Уезжаем от Севки, – шепнула ему Ася и по ее щекам покатились мокрые полоски.

Ночевали в маленьком зимовье. Деревня Ангутиха была недалеко, на другой стороне Енисея. Утром выехали и вскоре свернули от берега через белое торосистое пространство реки.

– Ну, молитесь Богу, ребята, – Иван строго осенил себя широким крестом.

– Далеко на ту сторону? – Коля тоже перекрестился, слегка стесняясь.

– Километров пять… – Иван недовольно посмотрел на Асю, та, сосредоточенная на чем-то своем, сидела с одеялом в руках. – К середке подъедем, ноги с саней спусти! – заговорил громче, – а то так и уйдешь!

Вскоре конь пошел осторожно, постоянно принюхивался к снежной дороге, под которой текла большая вода. Иногда вскидывал недовольно голову и почти останавливался, но Иван понукал негромко и не настойчиво, и конь делал осторожный шаг. Как в кипяток ступал. Они шли по санному следу, кто-то ехал до них. Опасливые следы полозьев то пропадали, то появлялись вновь. Объезжали торосы. В одном месте конь совсем заупрямился, начал пятиться, и Иван его послушал. Обошли это место, но вскоре Непокорный опять заволновался, тянул перед собой умную морду, раздувая ноздри, прядал ушами и не шел. Иван вышел перед ним, сделал вперед несколько шагов, и под ним затрещало. Попробовали обойти и это место, не получилось. Конь не шел и пятился.

– Не пойдет он, – Иван достал из шапки недокуренную самокрутку, прикурил. – Похоже, плохо еще встало. Вон за тем поворотом Ангутиха. Идите! Вы-то легкие, пройдете. Ты, парень вперед матери иди, где опасно – пробуй!

Он сел на сани, покуривая и думая о чем-то. Посмотрел на Асю. Даже как будто и улыбнулся благодушно, пытаясь поддержать: