Вечная мерзлота

Николай Михайлович отказался от еды, они укутали Катю, усадили ее в санки и пошли гулять. Померанцев был необычно бодрый, теребил Николь и все время улыбался. В конце концов, она тоже предалась его настроению. Рассказывали друг другу, что знали о Сан Саныче. Оказалось, кроме него арестовали еще Фролыча и Егора, но Егора отпустили.

На главной улице убирала снег бригада зэков, тракторишко с ними пыхтел, по самую кабину зарываясь в высокие сугробы. Людей по случаю наступающего праздника гуляло много, из репродукторов гремела народная плясовая музыка. Мужики готовились к встрече Нового года, выпивали, закусывали блинами с икрой и медом. На Енисее на расчищенном пятачке возле пассажирской пристани ребятишки и взрослые катались на коньках. Компании гуляли. Сразу в нескольких местах, перебивая друг друга, играли гармошки, частушки сыпались. Им притопывали и прихлопывали.

– Веселый, видно, будет тысяча девятьсот пятьдесят второй! – невесело произнес Николай Михайлович, глядя за Енисей в туманные от мороза таежные дали.

– Почему? – не поняла Николь.

Он все смотрел за реку. Повернулся, грустно улыбаясь:

– Пошутил я, про Москву подумал, красивый был город. Там теперь тоже праздник.

– Почему был?

– Там теперь все портретами начальников завешано… и не увидишь ничего! Я почти не смеюсь! Вот когда мы с вами, с Катей и Сан Санычем окажемся в Москве, я вам экскурсию закачу на целый день! Даже на три дня. Портреты уберут, и она снова станет красивой! Я сам питерский, а Москва мне всегда очень нравилась. Больше Парижа, кстати!

– Вы бывали в Париже?! – Николь недоверчиво смотрела на беззубого ссыльного.

– Так точно! И не раз, живал на Монпарнасе, представьте себе! – он улыбнулся.

– Учились там?

– Нет, по работе, последний раз с группой инженеров оборудование получали для завода.

– Вам не понравился Париж?

– Очень понравился, почему же?

– Хм, странно, я недавно тоже вспоминала Париж…

Николь задумчиво любовалась катающимися на коньках. Низкое зимнее солнце, толком не поднявшись над горизонтом, уже начинало садиться, заливало снега и людей золотистым вечерним светом.

– И блестки сыплются от мороза… Такого в Париже нет. – Она говорила спокойно и грустно, видно было, думает о чем-то другом. – Хорошо, ведь, когда и Париж есть, и такой вот прекрасный Енисей.

– Хорошо, – согласился Николай Михайлович, доставая папиросы.

Они шли некоторое время молча.

– Прошлый Новый год мы с Сан Санычем встречали, я была с животом… В палатке… Это был лучший Новый год в моей жизни! – Она вздохнула, присела и проверила Катю.

Померанцев молча курил, взял ее за локоть:

– Не отчаивайся, Николь, всякое бывает, могут и выпустить…

– Я не отчаиваюсь, у нас было настоящее счастье! Еще и Катя получилась!

Санки с Катей морозно скрипели полозьями по снегу. Знакомые кивали Николь, поздравляли с Новым годом и новым счастьем.

Дома варили уху из головы и хвоста нельмы, Николай Михайлович засучил рукава и не давал Николь ничего делать – подсолил жирные брюшки, запекал в печке картошку. Между делом починил электроплитку. Они разговаривали и разговаривали. Будто целый год молчали до этого. За окошком вовсю уже чернела ранняя полярная ночь.

Когда сели за стол, Померанцев пошел в сени за строганиной, а вернулся с Горчаковым. Тот вошел большой, в черном овчинном полушубке, в снегу и инее. Устало и виновато осматривался. Николь кинулась к нему:

– Георгий Николаевич, я думала, вас тоже арестовали! Где вы были?

– Здравствуй, Николь… – Горчаков обнял ее и начал раздеваться.

– Не раздевайся, Георгий Николаевич, пойдем покурим! – Померанцев влезал в валенки.

Они вышли. В кривобоких, засыпанных снегом домишках Бакланихи светились окна, много где пели, а где-то и отплясывали, сотрясая избушки. Прикурили. Редкие снежинки падали в свете фонарей и окон.

– Ты про Сан Саныча знаешь? – спросил Померанцев.

– Час назад узнал… А ты давно здесь?

– С утра, – ухмыльнулся Померанцев, – мы с ребятами, как узнали, решили, надо ехать к ней. Ребята деньжат собрали…

– Кто же теперь там?

– Кочегары да Климов… А ты, значит, давно у нее не был?

– Давно. В Дудинку летал с Богдановым на операции, потом особист пропуска лишил. Из лагеря не выходил.

– Нас всех допрашивали, «Полярный» наизнанку вывернули. Капитанов, летчиков, с кем Сан Саныч дружил, всех вызывают… Целую бригаду из Красноярска пригнали.

Горчаков молчал, думая о чем-то, затянулся папиросой и заговорил неторопливо:

– Я сейчас на вскрытии был. Опер первого лагеря, старший лейтенант Иванов… – Горчаков опять замолчал. – Под расстрел меня подвести обещал… и вот, простыню снимаю, а это он лежит. Голый. Молодой, крепкий… и покойник. Даже жалко стало. Он честный был…

– Хуже нет таких честных… И кто его?

– Урки на центральную электростанцию заманили и паром сварили из шланга. Так изуродовали, что и лица не узнать. Кожа вся полопалась… Белобрысый был, неглупый, книжки по философии пытался читать… Ни жены, ни детей! Ищейка всю жизнь, да и смелый, полез на эту электростанцию, один…