Вечная мерзлота

– Сможем слышать совершенную музыку, легко перемещаться в сокровенных, скрытых от нас пространствах, о которых только подозреваем. И радоваться Его присутствию, то есть свершившемуся, наконец, нашему совершенству… Он будет везде! – Григорий помолчал, покуривая. – Вы это знаете, вам это могло сниться в лагере, когда сильно голодали.

Сан Саныч помнил такие сны. Он просыпался среди них и не чувствовал ни голода, ни усталости, ни страха. Хотелось уснуть и не проснуться, и в этом не было трусости или предательства.

– А наши близкие?

– Близкие будут рядом! – Григорий впервые улыбнулся. – Будет все, чего захочет наше легкое, чистое сердце! Не будет одежды и жратвы… мне лично жаль только чая и папирос! На море, тундру, на ледяное золото полярных закатов можно будет смотреть сколько душа пожелает, но это будет не самым интересным. И нам совсем не будет стыдно за нашу земную слепоту. За то, что не отличали настоящего, даром данного нам счастья от того, что несет беду.

– Любовь – это счастье?

– Только к Нему!

Григорий отхлебнул чай. Сан Саныч тоже молчал, он не все понимал, но казалось, что понимает все, очень хорошо понимает.

– А женщина? Любимая?

– Не знаю. Вы думаете, вы с ней составляете одно общее… – Григорий внимательно изучил лицо Сан Саныча. – Опасаюсь, что это не так. Только Он наше общее, в Нем наше неистребимое начало. Мы сами, отдельно от Него, не существуем.

– Вы говорите «он»… вы кого имеете в виду?

– Я не смогу объяснить, но вы Его знаете…

В дверь постучали, она открылась. Женщина-бригадница высыпала дрова возле печки, пощупала ее и подложила несколько поленьев в прогоревшую топку.

– Soll ich Ihnen Fisch bringen, Grigoryj?[146]

– Nеin, Danke, Marta![147] – Илья-пророк покачал головой. По радиоприемнику начались иностранные новости, и он стал переводить его на другую волну.

– Пойдемте ужинать, уха поспела… – позвала женщина Белова.

В бараке было весело, на столе стояли две бутылки спирта, которые привез кочегар с «Полярного». Сан Саныч отказался от выпивки, похлебал ухи и лег на свободные нары. Немцы весело и громко говорили на родном языке, а потом дружно запели.

Сан Саныч лежал, уткнувшись в подушку. Этот Илья-пророк, словно и не говорил, но дремал, вылавливая из своей дремы какие-то слова. Только небольшие темные глаза спокойно и доброжелательно смотрели на Сан Саныча.

Белов и сам задремывал, и действительность – двухэтажные нары, радостно галдящие и хохочущие немцы, треск и дым печки, дыхание Ледовитого океана, сотрясающее барак, – все смешивалось, и Сан Санычначинал ясно переживать Его присутствие и свою принадлежность Ему. Улыбался блаженно сквозь дрему. Избитым сердцем Сан Саныч очень чувствовал слова Ильи-пророка – на белом свете есть и другие смыслы! Эта мысль не раз ясно посещала его в горячем карцере, а иногда и в промороженном карьере. Настолько ясно, что он прощал своих истязателей, которые не знали об этих смыслах. Ему было жалко их и даже страшно за них.

Жизнь погрузила Сан Саныча в свои глубины, где все люди были одиноки. Вернувшись на «Полярный», он почувствовал новое отношение окружающих. Люди поняли, что он стал другим, что с ним трудно разговаривать. Даже старые товарищи… жали руку, радовались, что его отпустили, но не задерживались, не расспрашивали, не звали выпить. Про Николь не вспомнил вообще никто. А совсем недавно она всем нравилась.

В горе товарищей нет. Горький опыт никому не нужен, он пугает людей, когда они видят его в глазах другого. Дело было не только в людях, но и в самом капитане Белове. Ему ни с кем не хотелось говорить о Николь.

Даже с Померанцевым, который все понимал, ухаживал за Николь и Катей и любил их. Только однажды, сразу по возвращении, они посидели по душам. Сан Саныч тогда напился и даже заплакал. После этого он ни с кем не разговаривал. Одинокие слезы и тяжелые раздумья о жизни приходили теперь чаще, они и были той глубиной жизни, где, кроме Белова, был только Он.

Его Сан Саныч не стеснялся.

Весь следующий день, как и предсказывал Григорий, давил тяжелый ледяной и снежный север. Тундра стала белой, лужи промерзли до дна, а подветренные стены сараев, пирс и старенький сейнер покрылись седым льдом. На «Полярный» не попасть было, Белов выходил покурить и наблюдал черный дым, клоками срывающийся с высокой трубы буксира. Угля оставалось в обрез.

Весь барак храпел добрые сутки, вставали только по нужде и поесть. Утром следующего дня от Григория пришла Марта, носившая ему еду, и сказала, что ветер скоро стихнет. Люди стали подниматься, и, пока пили чай, в заливе все унялось, только высокая гладкая волна докатывалась с моря. Пошли догружать беловскую баржу.

К вечеру «Полярный» отдал якорь на рейде поселка Дорофеевский.