Вечная мерзлота

– Нет, но наш праздник не за горами, Георгий Николаевич, увидите, – он, не дожидаясь решения Горчакова, налил ему что подвернулось под руку. – Давайте, я с вами! Скажите мне что-нибудь. Мне сорок лет и пятого марта 1953 года небеса сделали мне такой подарок! За Сталина мы с Яков Семенычем уже пили, скажите что-то…

– Тогда за отмену пункта семь[156]!

– Отменят! Увидите! – Кошкин уверенно опрокинул стакан. – За свободу!

Горчаков пригубил и поставил стакан.

– Чего не пьете, Георгий Николаевич?! Яков Семеныч – наш человек! Мы с ним почти родственники! Не смотрите на его форму… представляете, у человека нет гражданского костюма!

– В Москве есть! – не согласился расслабленно улыбающийся Яков Семенович.

– У нас тут принципиальный спор… Я вас в окно увидел и вышел, а до того мы остро разговаривали… – Кошкин поднял указательный палец вверх и направил его на майора. – Яков Семеныч считает, что сталинская тактика «выжженной земли» имела в начале войны, в сорок первом году чуть ли не решающее значение! А я считаю, что это было преступление, а не тактика! Сталин с 22 июня две недели молчал! Войска бегут так, что пятки сверкают, а он всю власть загреб, всех перестрелял и молчит! Потом очнулся! «Братья и сестры!»[157] Очнулся и потребовал от народа – ни килограмма зерна, ни литра горючего не оставлять фашистам! Не можете увезти – уничтожить! И это – тактика?! А если бы ее выполнили?! Почти полстраны – семьдесят миллионов человек остались под фашистами! Как бы они выжили без того зерна, если все продовольствие должно было быть «безусловно уничтожено»?! – полковник оглядел своих слушателей. – За то, что люди остались без защиты, надо было расстрелять нашего главного стратега! А ему ничего! Он войну выиграл!

Кошкин в волнении прошелся по комнате. Высокий, крепкий, стройный. Полковник был породистый.

– Я понимаю, вам, снабженцу, килограммы зерна и литры горючего много чего говорят…

– Не передергивайте, Василий Степанович, я совсем другое сказал! – нахмурился Клигман.

– Возможно, возможно, извините тогда… – Кошкин стал снова разливать по стаканам. – Вы чего не пьете, Георгий Николаевич? Первый раз вижу зэка-трезвенника!

– На патруль можно нарваться…

– Пейте, нету сейчас никаких патрулей. Я вчера надел гражданку и фраернулся по поселку. В магазин зашел, продуктов вот накупил, – он кивнул на стол. – Все хорошо будет. Я со дня на день жду самых решительных указов. Куда им без «пятьдесят восьмой»? С урками страну не построишь! – Он поднял стакан с коньяком. – Политбюро, освободившись от Сталина, взяли курс на искоренение его достижений! Самая широкая и гуманная амнистия! – он выразительно посмотрел на Горчакова. – Уверяю вас, и «пятьдесят восьмую» освободят, вчистую, со снятием судимостей! Еще и извинятся!

– Фантазер вы, Василий Степанович! – улыбался Клигман.

– Ничуть! – взмахнул руками Кошкин. Горчаков вспоминал их туруханскую экспедицию и такие же разговоры у костра. – Первого апреля снизили цены на десять процентов! Это очень много в масштабах государства! Они начали думать о людях! Третьего апреля объявили о закрытии дела врачей – людей выпустили из тюрем! Четвертого апреля – приказ министра внутренних дел СССР Лаврентия Палыча Берии «О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия»! А?!! Нашу магистраль, еще кучу никому не нужных строек закрыли! Это все народные деньги! И я вам скажу, почему это происходит. Потому что он их всех за яйца держал! Они тряслись рядом с ним, выполняли все его мудацкие распоряжения! Я знаю, что говорю! И все фронтовики это знают – такие иногда приказы приходили из Ставки! Приказы бессмысленно сдохнуть! И выполняли! Надо как-то освобождаться от такой цепкой любви, Яков Семеныч!

– Да не лепите вы мне его, Василий Степанович! – совсем недовольно попросил Клигман.

– Хорошо, извините, это я вообще… не про вас, ей-богу! Ненавижу! Он бзднет – все улыбаются! Обосрется – в ладоши бьют! Гений! Гений! Когда же в нас холоп-то сдохнет?! Я и про себя тоже… – Кошкин замолчал, насупившись. Потом заговорил спокойнее. – Без Гуталина все по-другому пойдет! Люди наконец за дело возьмутся! Даже тут у нас уже весной пахнет! Сталина в газетах и по радио не стало! Вы заметили?!

Уличная дверь заскрипела, и в клубах холодного воздуха в комнату втиснулся денщик Клигмана, заключенный первого лагеря Микола Лазарчук. Невысокий, крепкий, как наковальня, на плече Микола легко держал тяжелый мешок.

– Погодите! – остановил разговор Клигман. – Микола, что ты опять принес?

– Та то, мука, Яков Семенович!

– Зачем?

– Та бабы в магазине начали хватать, говорят, больше завозу не будэ, я и взял вам трошки, – Микола покосился на мешок. – Шо? Опять… я могу и взад унести, Яков Семенович, як скажете! Но женщины мешками берут…

– Неси обратно! – приказал Клигман.

– Може, у Насти запытаемо?

– Неси в магазин!

У Клигмана, как и почти у всего начальства, были заключенный-денщик и такая же повариха. Работали они у него давно, души в нем не чаяли, но теперь оба освобождались.