Вечная ночь

– Я все уже сказал. Чего вы еще от меня хотите?

После того как Антон показал удостоверение, Вазелин сразу перешел на «вы». Антон сам не знал, чего еще хочет от «солнца русской поэзии».

Было ясно, что Вазелин никакой не Молох, говорит правду. С алиби у него все в порядке, ни одной улики против него нет. Доказать, что ребенок его, невозможно. Экспертиза установления родства является так называемой экспертизой исключения. Существует только точное «нет». Точного «да» никто не скажет. Но если бы и можно было сказать точное «да», что толку? Валентин Куваев, популярный эстрадный певец, завел роман с одной из своих поклонниц, с маленькой девочкой, дочерью своего злейшего врага, популярного эстрадного певца Валерия Качалова, чтобы насолить ему, чтобы раздуть желтый скандал и в очередной раз пропиарить себя. Это называется подонство. Но за это привлечь нельзя.

Почему-то даже самые отъявленные рецидивисты, уголовники не вызывали у лейтенанта такого отвращения, как этот гладкий сытый красавчик, похожий на Шаляпина.

– Статья сто тридцать четвертая, – сказал Антон, – половое сношение с лицом, не достигшим четырнадцатилетнего возраста.

– Ей было пятнадцать, – ухмыльнулся Вазелин, – да и ничего вы не докажете. Вы сами это понимаете, а беситесь потому, что я лично вам не нравлюсь. Оно и понятно. В вас никогда не влюблялись пятнадцатилетние нимфетки, не вешались вам на шею.

– Слушай, заткнись! – поморщилась Наташа. – Что ты порешь? Вы его извините, лейтенант. Он привык выдрючиваться и все остановиться не может. Опомнись, придурок. Девочку убили. Тебе что, совсем ее не жалко?

Вазелин отбил пальцами дробь по столешнице, надул щеки и с шумом выпустил воздух.

– Ну, допустим, жалко. Мне рыдать, да? Вот прямо здесь и сейчас? А потом прийти домой, напиться в зюзю, залезть в ванную и порезать вены? Этого ты хочешь?

Наташа махнула рукой, отвернулась, закурила. Антон достал заранее заполненный и подписанный Соловьевым бланк повестки и положил на стол перед Вазелином.

– Распишитесь.

– Как? Мы же все выяснили! – Он прищурился, поднес бумагу к глазам. – Куда мне следует явиться?

– Пожалуйста, внимательно прочитайте и распишитесь. Там все написано.

* * *

Ждать личного врача не стали, вызвали «скорую». У Зацепы случился инсульт, левую половину тела парализовало. Он был без сознания. Соловьев знал, что надо уходить, больше нечего здесь делать, но все-таки остался до приезда «скорой» и, конечно, жестоко поплатился за это.

Сразу вслед за бригадой в кабинет влетела Зоя Федоровна. Каким образом ей удалось домчаться от Смоленской до Бронной за десять минут, через все утренние пробки, так и осталось тайной.

«Наверное, на помеле прилетела», – грустно пошутил про себя Соловьев, хотя, конечно, было не до шуток.

Секретарша успела сказать Зое Федоровне по телефону, что к Николаю Николаевичу явился следователь, и синьора, переступив порог кабинета, кинулась не к мужу, не к врачу, а к Соловьеву.

– Кто вы такой? По какому праву? Что вы с ним сделали? Предъявите документы! – кричала синьора.

– Тише, пожалуйста, – попросил врач.

Соловьев протянул даме свое удостоверение. Она открыла, бросила на стол, тут же схватила листок бумаги, карандаш.

– Я все записываю! Я сегодня же буду жаловаться. Он отлично себя чувствовал утром, когда уходил из дома.

– В котором часу? – спросил Соловьев.

– Что?

– В котором часу он ушел сегодня из дома? Сразу поехал сюда, в офис, или перед этим встречался с кем‑то?

Зоя Федоровна часто заморгала, тряхнула рыжими волосами. Она опешила от такой наглости: как он смеет еще и вопросы задавать?! Но все-таки ответила, скорчив снисходительную гримасу, как будто объясняла идиоту, что земля круглая и дважды два четыре:

– Николай Николаевич ушел в начале десятого и поехал сразу сюда, в офис.

Соловьев посмотрел на часы. Двенадцать десять. В офисе Зацепа появился в одиннадцать тридцать пять. Где он провел полтора часа, а то и больше? Встречался с кем‑то?

Дима взял свое удостоверение, убрал в карман. Поднял с пола конверт с фотографиями. Хорошо, что он успел собрать их и спрятать. Вопреки всему ему было жутко жалко человека, которого сейчас перекладывали на носилки. Он пытался сочинить какое-нибудь внятное объяснение лично для Зои Федоровны, но не мог. Просто ничего в голову не приходило.

– Что произошло? Зачем вы сюда явились? – подступала к нему разгневанная синьора.

– Я не могу вам этого сказать, – честно признался Соловьев.

Синьора открыла рот, но ответить не успела, увидела, что ее мужа на носилках выносят из кабинета, и бросилась к врачу.

– Послушайте, почему вы ничего не говорите? Куда вы его везете? Насколько это серьезно?

– Очень серьезно, – сказал врач, – геморрагический инсульт. Везем в Институт Склифосовского, в реанимацию.

– Как – инсульт? Не может быть! Коля, ты меня слышишь? Почему ты дрожишь?

– Он вас не слышит. У него судороги, – сказал фельдшер.

В приемной собралась куча народу, и санитарам с носилками пришлось проталкиваться сквозь эту кучу. Зоя Федоровна бежала следом, на прощание обернулась, крикнула Соловьеву:

– Мерзавец! Вы за это ответите!