Вечная ночь

— Не подходите ко мне! — крикнул он, увидев Ольгу Юрьевну. — Не смотрите на меня! Я грязный, мерзкий, моё тело гниёт! От меня воняет! Не прикасайтесь!

— Павел Андреевич, что случилось?

Она кивнула санитарам, чтобы отпустили старика. Поняв, что его больше не держат, он перестал биться, бессильно опустился на пол, съёжился, закрыл голову руками и зарыдал.

— Она никогда не придёт, она нарочно сбагрила меня сюда. Конечно, она молодая красивая женщина, а я старый урод. Её можно понять. Хочет квартиру? Я отдам ей квартиру, и это будет справедливо. Я был с ней счастлив, хотя совершенно не заслуживал этого счастья. Я украл её молодость, её лучшие годы. Я предал свою семью, жену, детей, внуков. Что по сравнению с этим какая-то квартира?

Доктор Филиппова помогла ему подняться, усадила на банкетку. Старик дрожал и плакал. Ольга Юрьевна достала из кармана карамельку, протянула ему. Старик очень любил сладкое, и конфета часто успокаивала его лучше любого лекарства.

— Нет. Спасибо, — он помотал головой и горестно всхлипнул.

— Почему?

— Мне очень плохо. Я теперь знаю правду, страшную правду. Я не хочу жить.

— Интересно, что же это за правда?

— Моя жена нарочно сбагрила меня сюда. Я здесь умру быстрей, чем дома. У неё другой мужчина, моложе, здоровей, красивей меня. Ей нужна квартира. Она хочет от меня избавиться и начать новую жизнь.

— Кто вам сказал?

— Сосед.

— Кто именно из соседей?

— Новенький, лысый, которого с карусели сняли.

— Глупости, не слушайте его. Он просто злой человек. Он не знает ни вас, ни вашей жены. Он самого себя не знает и не помнит, а вы так расстраиваетесь.

— Не надо меня жалеть! — крикнул старик и замотал головой. — Ваша жалость только продлевает мои мучения. Я гнию заживо, и чем скорей все это закончится, тем лучше.

Ольге Юрьевне так и не удалось успокоить Никонова.

Старик опять стал рыдать и биться. Она видела, что месяц интенсивной терапии пошёл насмарку. Достаточно было нескольких злых слов, чтобы хрупкое равновесие в его больной душе разладилось. Теперь придётся начинать все сначала.

Но самое грустное, что жена его в одно из последних своих посещений зашла к доктору Филипповой в кабинет, прикрыла дверь, достала из сумочки коробку с дорогими духами, начала рассказывать, как благодарна за все, какой она, Ольга Юрьевна, замечательный доктор. Потом поинтересовалась, когда будет удобно прийти в больницу с нотариусом, чтобы муж подписал завещание, и наконец попросила выдать заключение о полной невменяемости её мужа и о том, что его необходимо поместить в интернат для слабоумных стариков.

— Вы не думайте, я не какая-нибудь, которая хочет от него избавиться. Поймите меня правильно. Я работаю, оставлять его дома одного нельзя, на сиделку ни моей зарплаты, ни его пенсии не хватит, — объяснила она и деликатно высморкалась в бумажный платок.

Ольга Юрьевна духи не взяла, сказала, что муж её не так безнадёжен, чтобы отправлять его в интернат. Разговор получился неприятный. Особенно не понравилось дамочке, когда доктор сказала, что её мужу нужны всего лишь внимание, уважение и самое обычное человеческое тепло. Никакой опасности ни для себя, ни для окружающих он не представляет. Дамочка ушла, не попрощавшись. Потом Ольга Юрьевна увидела, как в коридоре она кормила Никонова йогуртом с ложечки, гладила по голове и называла птенчиком. На лице старика было написано полнейшее счастье.

«И на том спасибо, — вздохнула про себя Ольга Юрьевна, — к каждому третьему из наших больных вообще никто никогда не приходит. Мы их держим, сколько возможно, потом переводим в отделение, где лежат хроники, лежат, пока не умрут. Всех жалко, и никому нельзя помочь».

Никонова вынесли на руках санитары.

Оля встала, подошла к зеркалу, поправила волосы, ещё влажные от дождя. Слабый крик старика стоял в ушах.

«Что же я так раскисла? Разве работать с несчастными депрессивными стариками тяжелей, чем копаться в мозгах маньяков?»

Пришлось наконец признаться себе: да, тяжелей. Каждый раз сталкиваешься с неизбежностью старости и смерти. Наблюдаешь, как угасает разум, как человек уходит в темноту, и ничего не можешь сделать. Боль, отчаяние родственников или предательство, приправленное пресным жирным соусом самооправдания. Ледяные барьеры между близкими людьми, ужас одиночества и эгоизма. Нет виноватых. Только жертвы. Те, кто предают и бросают больных стариков, тоже жертвы. Сколько ни придумывай уважительных причин, как ни пытайся забыть, всё равно не получается. Мучает совесть, грызёт изнутри страх, что тебя тоже когда-нибудь бросят умирать в доме скорби твои дети и внуки.

Старость, болезнь, смерть — зло обыденное, безличное. Зло, с которым нельзя бороться. А маньяки — зло исключительное, конкретное. Его можно вычислить и остановить. Если нет никаких следов, никаких зацепок в настоящем, надо заглянуть в прошлое.