Вечная полночь

Когда я подобрал первый журнал у себя под ногами и увидел глянцевую фотографию веснушчатого десятилетнего пацана, показывающего перед камерой безволосый эрегированный пенис, когда я уронил его, подобрал другой, и на нем оказались два неправдоподобно жизнерадостных малолетки, нагнувшихся задницей к зрителю, светленький мальчик раздвинул щечки рядом с кудрявой брюнеткой, я, помню, подумал: «Здесь должен быть некий смысл…» Но его не было.

Я поймал себя на том, что листал страницы, сосредоточившись с нездоровым увлечением на тексте. «Томми и Тимми любят подурачиться, когда мама уходит в магазин… Что поделаешь — мальчишки!»

В ступор, если быть откровенным, меня вогнал именно текст, а не столько сама сущность находки или те глянцевые фотографии. Из-за текста я замер над теми журналами. «Один неверный шаг, — услышал я свое бормотание, охваченное тисками шестидневной коксовой пирушки. — И я начну писать вот такое говно…»

Джизус вернулся домой и обнаружил меня дергающимся в ознобе на ковре в дальней комнате, где он разрешил мне сныкаться. Ничего странного в этом состоянии, если уже неделю бодрствуешь, нет. Один взгляд на меня, один на захлопнутый мной туалет, и он понял, что его тайна раскрыта.

— И что? — спросил он, войдя в свой холодный сортир, погромыхав там и вернувшись обратно. — Что, ты считаешь, я больной? Считаешь, я ебанутый?

— Я ничего не считаю, — ответил я, — мне до пизды. Мне какое дело? Господи, да только посмотри на меня.

— Верно, — сказал он, борясь со слезами, — посмотрим на тебя. У мужика все было, а он это не смог удержать и сидит у меня в комнате, выдувая себе мозги, в моей квартире, моим, блядь, кокаином, который я ему, блядь, продаю…

— Возразить нечего, — подытожил я, и на этом разговор закончился.

Только одно переменилось с тех пор, как я открыл тайное пристрастие своего дилера. Словно, попавшись на одной порочной склонности, Джизус счел возможным показать мне другую. Ту, которую он, как ни странно, считал своей более тайной, темной страстью.

Забудьте о педофилии. Истинным увлечением моего барыги было курение неразбодяженного кокса. В первый раз, когда он пригласил меня поучаствовать, на меня напали оцепенение и страх новичка, стоящего перед открытым входом в неизвестный культ.

Меня ошарашил не наркотик, а выражение на лице Джизуса.

Я смотрел, как он ходит по квартире на цыпочках, проскальзывает мимо окон, склоняется над плитой, размешивая кокаин с пищевой содой, словно безумный шеф-повар, составляя из компонентов некий маниакальный косяк, и тут откуда-то выпрыгнула мысль и вцепилась мне в глотку: Точно так же он бы готовился к убийству.

На мероприятие Джизус позвал Феликса, неуклюжую, лопоухую жертву наколок, которого он знал с тюрьмы. Шесть футов пять дюймов крепкой мускулатуры Феликса производили одновременно пугающее и нелепое впечатление. Будто голову принца Чарльза случайно пришпандорили на туловище Луи Ферригно: мясная туша с мордочкой таксы.

Феликс, оказавшийся наполовину латиносом, совсем не разговаривал. Оно ему незачем. Обмен информацией происходил не очень-то посредством слов. Перед его появлением Джизус рассказал мне, что раньше он был сборщиком долгов у мексиканского ростовщика на Бруклин-авеню. Что он отличался странностями. «Но потом, — добавил он, неожиданно развеселившись впервые с того момента, как мы затеяли курить кокс, — прям, как ты, да, амиго? И мне показалось, вы найдете общий язык». Ему показалось неправильно.

Основное время между приходами — когда Феликс не вытаскивал Магнум 357, а я не делал вид, что ни фига мне не страшно — мы курили и сидели, сидели и курили в абсолютной тишине. Правда, иногда я вскакивал, дико озирался по сторонам и падал обратно. Я плохо знал данный наркотик, чтобы определить, прошло ли совсем немного времени или же уже ночь в самом разгаре.

Все происходящее, все произошедшее стало настолько пугающим, что я мог принимать это в себя, лишь сидя на одном месте, накинув кожаную куртку, чтобы прогнать озноб, и приклеившись к «Хоум-шоппинг-чэнел». Это, как я узнал, входило в сей дикий ритуал в той же мере, как трубка, приготовление и крошечный, но мощный миникосой.

Джизус более-менее плотно засел у окна. Оттуда он почти каждую секунду с риском для себя выглядывал, прилипнув окосевшим глазом.

— Ой, бля, ОЙ, БЛЯ! — возопил он, — ОЙ, БЛЯ — ОНИ ИДУТ СЮДА!

— Кто идет?

— Мусора блядские, мужик. Слушай… ОЙ, БЛЯ! Не слышишь разве? Не слышишь их ебаные вертолеты? Они — ИДУТ — СЮДА! ОНИ ИДУТ, МУЖИК!