Вечная полночь

Иногда по утрам, когда я облачался в свой костюм Полного Неудачника, меня бесил один вид этих субъектов в пиджачках при галстуке, выстроившихся вереницей в местных злачных местах, типа «Моторолы», «US West» или «Allied Signal». Я с удовольствием вел себя с ними почти по-хамски. И вдобавок сверлил смертоубийственным взглядом каждого менеджера младшего звена, кто решил снять стресс, наорав на меня, лакея, подающего ему утреннюю порцию холестерина.

Конечно, кто я был такой, с их точки зрения? Придурок. Конченый кретин. Бесправный, ЗАРАБАТЫВАЮЩИЙ НА ХЛЕБ баран, рассекающий в идиотском прикиде и разносящий эти их «сосиски макмафин». Бог свидетель, я старался следовать совету Боба из Геттисберга. Но не получалось. Цитирую изящную Бобовскую формулировку: «Наши клиенты любят дружелюбных людей, и вы должны улыбаться им, чтобы они почувствовали наше гостеприимство». Но меня хватало, только чтобы не перевалиться через стойку и не засандалить жирной картошкой им в рожу, так что раздавать эти их мак-гурметы с улыбкой было выше моих сил.

Мне хотелось отутюжить их, пришить. Я жаждал пытать этих яппи, вешать их на собственных подтяжках, вымачивать в жиру от картошки их обожаемые галстуки, пока они не начнут обращаться ко мне «сэр». Но вместо этого я творил более тонкий саботаж. Только я до настоящего момента знал об этих маленьких акциях воздействия. (И сознаю, что своим признанием я обрекаю себя на вечное осуждение, на жизнь изгоя. Но другого я и не заслужил!)

Я совершал омерзительное преступление! Дело в том, что в мои обязанности среди прочего входило собирать остатки ваших мак-блюд. И, да поможет мне Бог, в один прекрасный день я плюнул в масло. Не смог удержаться. Моя гнусная харя показалась моему больному сознанию в тот момент почти благородной. Незаметный жест по сравнению с всепобеждающей яростью, прожигающей мне мозг, словно электролит кислотного аккумулятора. Когда я стоял в подсобке и комментарий последнего клиента насчет мешка слюней все еще звенел у меня в ушах, я метнулся в комнату для служащих с посудиной, полной разнообразных объедков.

На одну минуту я, рассвирепевший, склонился над посудиной и увидел собственное отражение в полупрозрачном жире. Желтую, зыбкую копию своей перекошенной от ярости физиономии. «Хорошо же, — прошипел я. — Хорошо же, вздумал меня оплевывать? Ладно. Я вам покажу, пидорасы, как оплевывают. И вы у меня жрать это будете. Добавлю в вашу хавку нашу фирменную приправу, вы не против? Идите вы на хуй и приятного вам дня». И плюнул.

Однажды утром Филип, молодой латинос, с кем я даже ни разу словом не перекинулся, неожиданно забрел в подсобку и застал меня… за актом диверсии. Тогда я был с ним едва знаком. Он работал здесь уже много лет, ему надо было содержать жену и ребенка. Он держался обособленно. Больше я ничего о нем не знал. Однако же Филип, насчет которого я всегда подозревал, что он не так прост, как о нем думают, вдруг возник у меня за спиной в тот момент, когда я как никогда старательно плевался в утренний набор.

Наши глаза встретились. Мапо а тапо[53].

Классический момент истины. И тут в знак одобрения (при этом воспоминании у меня по сей день теплеет на сердце) на лице доселе невозмутимого Филипа появилась самая широкая ухмылка, из всех мной виденных. Не говоря ни слова, он поднял руку и дружески шлепнул ей о мою, потом взял посудину, дико взвыв высоким голосом, и сунул ее в морозилку. Потом сделал мне знак головой покараулить дверь. По-моему, даже грабить банк — менее увлекательное занятие. Пока я стоял на стреме, Филип извлек свой прибор, снова дико и визгливо хохотнул и направил дымящуюся струю прямо в центр яичной массы. Мне кажется, я услышал, как он произнес: «Viva la Raza»[54].

Но я могу ошибаться. В голову хлынул поток крови и адреналина.

Кажется, мы с Филипом с тех пор так и двумя фразами не обменялись. Только иногда кивали друг другу. Мы участвовали в каком-то сильно засекреченном Сопротивлении, партизаны своего собственного фронта войны жидкостей. Но после того случая я фактически прекратил свои мятежные выходки. Ушло само собой по ходу развития событий. К тому же большинство клиентов были завсегдатаями. Каждое проклятое утро они приходили к нам, самодовольные, стеклянноглазые. И я практически удовлетворился тем, что отомстил им всем — и никто не сдох.

Вдобавок с момента моего первого оплевывания Начальница Ва заметила перемены в моей «любви к посетителям». Она объявила, что наконец-то я проникся духом «Макдональдса». Стал вести себя с клиентами, словно они очень дорогие гости. Теперь я по-настоящему влился в команду «Макдональдса».