Вечная полночь

— Не понимаю я Скипа. Знаешь, мы с ним знакомы с прошлого сезона, в смысле, когда он был рядовым автором, так? До того, как его сделали главным! В смысле, он не строил из себя типа что называется своего парня. Похож на Джорджа Буша, вечно изображает «своего парня», но неубедительно. Я имею в виду, он из Коннектикута… Но это не напрягало. Хотя бы не был полным мудозвоном. Теперь — сливайте воду! Он словно совсем другой человек. Теперь он начальник, сечешь? Всем известно, что его взяли, поскольку Рондо отказался, ну и что? Теперь он отправляет назад ланч, если на сэндвиче слишком много майонеза. Меня бесит таскать ему завтраки. Типа он делает мне одолжение и разрешает сходить принести ему покушать. Типа мы раньше друг друга не знали. Заморочка в том, что он мне по большому счету симпатичен…

Я никогда не пускал возможность изобразить псевдосочувствие и произнес банальное: «Возможно, он не очень уверен в себе…»

Томми поднял голову, спрятанную между ладонями, словно отгоняя образ мира денежных текстов, отравлявшего его существование.

— Ну, у тебя раньше не было такой работы, так ведь? В смысле, ты сильно изменился по сравнению с тем, каким был раньше?

— Я другое дело, — ответил я. — Я с самого начала был полным отстоем. Теперь я всего-навсего отстой при бабле. Отстой, у которого стобаксовые купюры из кармана сыплются.

— Бог ты мой, — сказал он, рассматривая меня одновременно с жалостью и недоумением, которое обычно вызывают подобные сентенции. — Джерри, бог ты мой, зачем ты всегда говоришь такое говно? Ты, блядь, не отстой. Тебя же просто заебало по самое не могу, когда ты пришел сюда с такой хреновней. Но все же, ты же никогда не требовал, чтобы я тебе завтраки таскал…

В памяти у меня осталось в основном то, как выглядит окружающий мир сразу после укола, как я нажимаю поршень, когда иногда приход наступает так быстро, что я не успеваю извлечь иглу из вены. Я просто разваливаюсь на стуле, голова болтается на плечах, как воздушный шарик на ниточке, и все — стены, ковер, диванные подушки, мои собственные руки — рассыпается на кружащиеся молекулы, рассеянные среди миллиона других предметов, и пляшут у меня перед глазами, а потом складываются обратно в вещи реального мира. Бесконечный круг, танец молекул и их возвращение в нечто твердое выжимал из меня все соки, будто я облетел вокруг солнца на венах вместо крыльев.

* * *

Однажды утром я вывалился из своего офиса, закинутый тридцатимиллиграммовыми колесами морфина. Когда я открыл дверь, за ней стояла она, воплощенное Дарование. Театральная примадонна Коллин Дьюхарст в бесформенном домашнем платье и стоптанных коричневых туфлях без каблуков, и стояла она с таким видом, будто недавно овдовела. Ее волосы были туго зачесаны назад. Без макияжа, морщины выдавали оставшиеся позади годы. Но ее «гусиные лапки» в уголках глаз показались мне несказанно прекрасными. Что-то вроде почетной тяжести. Наличия духа.

Я ничего о ней не знал. Однако немедленно ощутил нечто общее. Словно ее присутствие само по себе доказывало, что человек способен выжить и обрести благородную чистоту, раз уж не довелось с ней родиться.

Глаза актрисы выглядели наполовину налитыми кровью, наполовину вываренными в арахисовом масле. Но настолько пронзительными, настолько за ними чувствовался весь ее жизненный опыт, все что ей довелось пережить… Встретившись с моими, они застыли на лишнюю секунду, и я испытал странное ощущение узнавания. Она побывала там, где сейчас я… Она знает…

Не в смысле, что у нее на лбу было это написано. Она разговаривала со Скипом. Его не особо удивило, что я на нее уставился. Они обсуждали ее участие как второй ведущей актрисы. «Мне кажется, вам очень понравится роль, — блеял он. — Остроумно, но без зауми. Очень выгодная…»

Рассказывая, он плясал вокруг нее, словно выпрашивающий печенье терьер. Если бы он еще и затявкал, по-моему, никто бы не удивился.

Когда я наконец улизнул в сортир, я понял, что показавшееся мне духовным родством вполне может оказаться чем-то иным. Г-жа Дьюхарст пристально меня изучала, это так. Но оглядев себя перед пыльным туалетным зеркалом, я понял, что могло ее заинтересовать.

Целую минуту я стоял и таращился на себя точно так же, как несколько секунд назад стоял и таращился на нее. Меня пришибло от страшной догадки, что вполне вероятно она смотрела не мне в глаза. Скорее всего она заметила расцветающий алый цветок на локтевом сгибе рукавов. В тот день я не планировал шмыгаться и не стал надевать свою обычную черную рубашку. На мне была бледно-голубая «джерси», не настолько темная, чтобы спрятать улики.

Когда я покидал мужскую комнату, то снова столкнулся с ней. На сей раз легенда заговорила первой.

— Мальчик мой, чем вы тут занимаетесь? — ее голос звучал с размеренностью потягивания виски, словно тихая мелодия саксофона, сочащаяся через гравий.

— Я тут работаю, — пролепетал я. — Сценарист.

— Знаю, знаю, — проговорила она, — Вы, мой мальчик, зарабатываете здесь деньги. Но вы тут чужой.

— Ну знаете, как получается…