Вечная принцесса

Он снова смеется, будто я сказала что-то очень смешное.

— Как, должно быть, приятно знать, что ты всегда прав, — говорит он. — Но позволь мне сказать тебе, Каталина Испанская и Екатерина Английская, что порой предпочтительней знать не ответы, а вопросы.

Подумав об этом, я говорю:

— И все-таки от тебя мне нужны только ответы. Ты опытный врач? Может ли женщина зачать сына? Можно ли знать, носит ли она ребенка?

— Иногда можно, — отвечает он. — Иногда это в руках Аллаха, благословенно будь его имя, а бывает и так, что мы пока не все понимаем и не можем быть уверены в том, как обстоит дело.

Как суеверная старуха, при упоминании Аллаха я торопливо крещусь, на что он улыбается безмятежно и, воплощенная доброта, вопрошает:

— Что именно тебе хочется знать, да так сильно, что спрашиваешь у неверного? Бедная королева, ты, наверно, очень одинока, если просишь помощи у врага…

В его голосе столько сочувствия, что приходится смахнуть с глаз невольно навернувшуюся слезу.

— Я потеряла дитя, — отрывисто говорю я. — Дочь. Мой врач говорит, что она была из двойни и что второй ребенок еще во мне, что нужно ждать других родов.

— А при чем тут я?

— Я хочу знать наверняка, ношу ли я еще одного ребенка, жив ли он, мальчик ли это и смогу ли я благополучно родить. Это вопросы государственной важности.

— Но почему ты ставишь под сомнение слова своего врача?

Под его прямым, испытующим взглядом я отвожу глаза и уклончиво отвечаю:

— Не знаю.

— Нет, инфанта, я думаю, ты знаешь.

— Откуда же?

— Сердцем.

— У меня его нет.

Он мягко улыбается:

— Что ж, женщина без сердца, о чем ты думаешь своим ясным умом с тех пор, как решила не слышать своего тела?

— Откуда мне знать, что я должна думать? Моя матушка умерла. Самый близкий мне в Англии человек… — Я прерываю себя, не договорив, чтобы не упомянуть Артура. — Я никому не могу верить. Одна повитуха твердит одно, другая другое… Врач не уверен… просто ему хочется верить в то, что он говорит, потому, что король щедр к тем, кто приносит ему добрые вести. Откуда мне знать, как все на самом деле?

— На мой взгляд, ты знаешь это, несмотря ни на что, — мягко настаивает он. — Твое тело подсказывает тебе. Твои месячные, я полагаю, не восстановились?

— Восстановились, — неохотно говорю я. — На прошлой неделе.

— С болью?

— Да.

— Груди у тебя мягкие?

— Да.

— Полней обычного?

— Нет.

— Ты чувствуешь дитя у себя в животе? Оно шевелится?

— Нет, я ничего там не чувствую с тех пор, как выкинула девочку.

— Сейчас тебе больно?

— Нет. Я чувствую…

— Да?

— Ничего. Ничего я не чувствую.

Он перестает задавать вопросы, сидит спокойно и дышит так тихо, что мне кажется, в комнате у меня мирно спит черный кот. Потом он переводит взгляд на Марию.

— Мне дозволено будет касаться королевы?

— Нет. Никому это не дозволено.

Он поводит рукой.

— Королева такая же женщина, как любая другая. Она хочет ребенка, как любая другая. Почему я не могу коснуться ее живота, как делаю со всякой женщиной, которой нужна помощь?

— Это королева, — повторяет Мария. — Трогать ее нельзя. Тело ее священно.

Он улыбается, как будто это, в самом деле, смешно.

— И все-таки, я надеюсь, кто-то его касался — иначе она бы не понесла.

— Это не повод для шуток! — одергивает его Мария.

— Итак, если я не могу осмотреть королеву, то тогда мне придется сказать ей, что я думаю, только на основании того, что я вижу. Ей придется довольствоваться догадками. — Он повернулся ко мне. — Если б ты была обычная женщина, а не королева, сейчас я бы взял тебя за руки.

— Зачем?

— Потому что мне придется сказать тебе то, что нелегко выслушать.

Я медленно протягиваю ему руки, унизанные бесценными кольцами. Он бережно принимает их в свои ладони, мягкие, как прикосновение ребенка. Его черные глаза взирают на меня без страха, на лице написаны нежность и сострадание.

— Если у тебя было кровотечение, то, скорее всего, чрево твое пусто. Там нет младенца. Если твоя грудь не полней обычного, значит, она не наполнена молоком и тело твое не готовится к материнству. Если на шестом месяце ты не чувствуешь, как ребенок шевелится внутри тебя, то либо он мертв, либо его там нет. Если ты ничего не чувствуешь, то, самое вероятное, дело в том, что чувствовать нечего.

— Но живот мой до сих пор вздут. — Я откидываю накидку и показываю ему, как круглится под рубашкой живот. — И он твердый. Я совсем не толстая, но выгляжу так же, как перед выкидышем.

— Возможно, там воспаление, — задумчиво говорит он. — Или же — будем уповать на Аллаха, что это не так, — опухоль. Или плод, который еще предстоит из себя исторгнуть.

Я вырываю у него свои руки:

— Ты желаешь мне зла!

— Ни в коей мере! Для меня ты не Каталина, инфанта Испанская, а женщина, которая ждет от меня помощи. Мне от души тебя жаль.

— Ничего себе помощь! — сердито вмешивается Мария. — Избави нас Господь!

— В любом случае я тебе не верю, — говорю я. — Ты думаешь одно, доктор Филдинг другое. С чего мне верить тебе, а не доброму христианину?

Он смотрит на меня долго, внимательно и нежно.