Вечная загадка Лили Брик

– Историю? – Маяковский прищурился. – Ах да. Историю. Ну, слушай. Сижу я, значит, в этом «Курфюрстен-отеле», играю в карты. Две ночи мне не прет, денег не осталось, в голове от бессонных ночей липкая одурь. Сигары дымят, коньяком воняет, баба с подносом вокруг стола круги наматывает. В горле сушняк, в глазах – песок. Все вокруг как в тумане. И вот выныривает из этого тумана лысая голова. Этакое колено с ушами. Глазами хлоп-хлоп и говорит: «Вы, – говорит, – херр Владимир Маяковски? Русский поэт?» «Яволь, – отвечаю, – херр. Но с маленькой поправочкой: не русский, а советский. Мы, – говорю, – в СССРе различий между нациями не делаем. Нам главное, чтобы человек был хороший. У нас, – говорю, – классовый подход». Он опять глазками хлоп-хлоп, а потом улыбнулся, вроде как шутку оценил, и говорит: «Я слышал, херр Маяковски, что вы в близких отношениях с фрау Брик. Это так?» И улыбается мерзко так. Хотел я ему улыбочку с вывески стереть, но пожалел. «А почему, – говорю, – вас это так интересует? И откуда вы это слышали?» Ну, тут это колено с ушами…

– Изволите еще чего-нибудь? – проворковал над ухом Маяковского подобострастный голос полового.

Маяковский поднял голову и несколько секунд смотрел на полового так, словно не мог взять в толк, откуда тот взялся, потом ответил сухо:

– Молока летучей рыбы, да не на кончике ножа, а в серебряном половнике. Сделаешь?

– Э-э…

– Ладно, иди, – усмехнулся Маяковский. – Спасибо. Ничего не надо. Ну, чего встал? Ступай, любезный, ступай!

Половой покивал головой, повернулся и удалился, вихляя толстым задом и все время оглядываясь.

– Думает, должно быть, что я дипломат, – усмехнулся Маяковский. – Костюмчик-то на мне – чистый твид.

– Ты отвлекся от рассказа, – напомнил Родченко, уплетая эклеры, вкус которых за последние годы успел подзабыть. – Что было дальше? Откуда это «колено с ушами» знает Лилю?

– Да в том-то и дело, что не знает. «Я, – говорит, – слышал, что фрау Брик – первая леди Москвы. И что у нее собирается весь цвет московской богемы. Художники, писатели, политики…»

Маяковский отхлебнул кофе, почмокал толстыми губами и продолжил:

– Ну, вот. «Вам, – говорит, – не составит труда отыскать одну вещь». «Какую вещь?» – спрашиваю. «Одно недорогое украшение, – отвечает. – Кольцо с черным камнем. Сущая безделушка, но мне дорога, поскольку я коллекционирую подобные вещицы». «Что же в нем хорошего, – спрашиваю, – в этом кольце, если оно такое дешевое?» «А оно, – отвечает, – когда-то принадлежало вашему императору Николаю Романову, а потом он подарил его балерине Кшесинской, в которую был влюблен».

– Кшесинской, значит, – сказал Родченко, посмеиваясь и уминая третий эклер подряд. – Ну-ну. И что дальше?

– А дальше, Саша, этот лысый херр рассказал, что колечко находится у молодого человека по имени Андрей Арманд.

– Арманд? – Родченко замер с открытым ртом. – Уж не тот ли самый Арманд?

– Тот самый, Саша, тот самый, – Маяковский достал из кармана портсигар, открыл крышку, вынул папиросу и небрежно вставил ее в угол большого рта. Прикурил от спички и снова заговорил. Папироса ритмично, в такт шевелящимся губам, дергалась у него во рту: – Когда Ильич прибыл из Германии, он вместе с Крупской и Инессой Арманд поселился в доме…

– Тс-с-с… – сказал Родченко и, опасливо стрельнув глазами вправо-влево, прижал палец к испачканным кремом губам.

Маяковский тоже огляделся. Молодые люди жадно поедали пирожные, бросая в сторону Маяковского тревожные, недоуменные взгляды, в которых читалось все, что угодно, кроме благодарности. Потасканная дама у окна продолжала мусолить губами край своей рюмки. Маяковский снова повернулся к Родченко и повторил, сильно понизив голос:

– Ильич, Крупская и Инесса поселились в особняке Кшесинской. Ты наверняка знаешь, где это.

– Знаю, – кивнул Родченко.

– Так вот, – продолжил Маяковский. – Этот лысый херр…

– Не упирай так на лысину, – заметил Родченко и с усмешкой хлопнул себя по лысой голове.

Маяковский пыхнул папиросой и добродушно улыбнулся.

– У тебя, Саша, лысина другого рода, – объяснил он. – У тебя старорежимные волосы с охваченной революцией головы в небытие эмигрировали. А у него от сытой жизни в обратную сторону расти стали, прямо в мозг. Представляешь, какой бардак у него теперь в голове.

Маяковский басовито хохотнул. Родченко тоже засмеялся – высоким и переливчатым смехом. Настроение у художника после эклеров и «мокко» было прекрасное.

– Дай же я тебе дальше расскажу, – продолжил Маяковский, отсмеявшись. – И вот, значит, излагает мне этот (прости, Саша) лысый херр занятную историю. Дескать, колечко Николаша получил в Египте от знаменитой гадалки. А потом взял да и подарил его своей зазнобе Матильде Кшесинской. А она его, уж не знаю, по каким соображениям, с собой за границу не взяла, а в доме спрятала – в ножке кровати. Владимир Ильич его каким-то образом нашел и, в свою очередь, подарил Инессе Арманд. А уж она перед смертью подарила его своему сыну Андрею.

– Ну, допустим, – сказал Родченко. – А чего ж этот лысый херр хотел от тебя?