Вечная загадка Лили Брик

– Как? Ты все еще не понял? Тяжело соображаешь, брат. Он предложил мне сделку: я достаю ему кольцо, а он мне – машину и бриллиантовый гарнитур. «На кой черт мне ваш гарнитур?» – спрашиваю.

– А он?

– А он мне: «Вам, может, и не нужен, а вот фрау Брик пригодится. Я слышал, эта дама чрезвычайно ценит роскошные вещи и отлично в них разбирается. Машина, бриллиантовый гарнитур – я найду способ переправить это в Москву».

– А ты?

– А я ему: «И все это в обмен на одно кольцо? Вы же сказали, что оно – безделица». «Оно, – отвечает херр, – имеет для меня особую цену, поскольку принадлежало российскому императору».

Маяковский стряхнул пепел с папиросы в блюдце, заменяющее пепельницу, и продолжил:

– Ну, тут я ему натурально чуть в физиономию кулаком не въехал. Уж больно противная харя. Но снова сдержался. «Эх вы, – говорю, – коллекционеришки. Носитесь с хламом, как с манной небесной. Картинки, статуэтки, предметики. Мещанство. Фрау Брик это не заинтересует, уж поверьте моему слову. А на машинке своей сами катайтесь, украсив морду гарнитуром». Ну, тут он, понятно дело…

Перед столиком вновь возник бородатый половой.

– Изволите расплатиться? – вежливо осведомился он, чуть склоняя голову набок.

Маяковский недовольно дернул щекой.

– Сколько?

Половой протянул бумажку. Маяковский глянул на цифры и пожевал губами.

– Рыдали раки горько и беззвучно. И зайцы терли лапками глаза. Валяй, бери, кровопийца, – поэт достал из кармана несколько шуршащих купюр и сунул их в растопыренную розовую ладонь полового. Дождался, пока половой удалится, и насмешливо продекламировал ему вслед:

Жил на свете анархист,
Красил бороду и щеки,
Ездил к немке в Териоки
И при этом был садист!

Затем снова повернулся к Родченко:

– Так на чем я остановился?

– Немец предложил тебе машину и бриллианты в обмен на кольцо Арманда, а ты отказался, – напомнил Родченко.

– Ну да, – кивнул Маяковский. – Только этот Лысофф тоже упрям, даром что немец…

Родченко слушал друга, и перед глазами у него вставала живописная картинка. Темная комната, вся в разводах сигарного смога. Поблескивающие на подносах бутылки, словно глаза диких зверей, караулящих добычу в дымчатых травах. Бежевые прочерки голых женских рук. Охра усталых лиц с шевелящимися черными дырами ртов. Прямоугольный стол с зеленым сукном, разноцветные фишки, карты, летящие на стол и оставляющие за собой в густом воздухе бледные трассирующие следы, – как на кадрах кинопленки.

А вот и лысый, пузатый немец, ухоженный и прилизанный. Рот приоткрылся, и оттуда потекли гладкие и круглые, как голыши, словечки:

– А вы все-таки передайте мою просьбу фрау Брик. Пусть фрау сама решит, нужны ей мои подарки или нет.

– Ну, разве что ради смеха, – пожимает плечами Маяк, не сводя пылающих глаз с горки фишек, лежащих на зеленом сукне.

Немец перехватывает взгляд Маяка и сразу понимает, что к чему.

– Пообещайте, и я одолжу вам эти фишки, – говорит он вкрадчивым голосом.

– Одолжите? – Маяк смотрит на немца недоверчивым взглядом и облизывает вмиг пересохшие губы.

– Одолжу, – кивает лысый немец. (Вспышки отблесков на лысом черепе.) – Но вы пообещайте, что передадите мое предложение фрау Брик. Просто пообещайте.

Маяковский снова смотрит на горку фишек и уже не способен противиться натиску азарта.

– Хорошо, – говорит он. – Я обещаю.

– Клянетесь честью? – не унимается немец.

– А чем еще? – усмехается, скрывая смущение, Маяк. – Гоните фишки, герр!

Клубы сигарного дыма рассеиваются, и Родченко снова переносится в кафе. Маяковский сидит напротив, откинувшись на спинку стула, и внимательно смотрит на друга.

– Ты чего, Рубенс?

– Я?.. Ничего. Так просто. – Родченко качнул головой, прогоняя наваждение.

– Опять в облаках витаешь. Ты хоть слышал, что я тебе рассказал?

– Слышал. Ты уже говорил с Лилей?

Маяковский вздохнул. Перекатил папиросу из правого угла рта в левый.

– Говорил, – ответил он мрачным голосом. – И о немце, и о машине, и о чертовом бриллиантовом гарнитуре. Но уже здесь, в Москве.

– А она?

Толстые губы поэта искривила усмешка.

– А то ты женщин не знаешь. Они ведь как сороки. Чуть где заблестит – тут же летят. На всех парах несутся, даже если блестит на помойке…

И снова перед глазами Родченко встала картинка. Квартира в Водопьяном переулке. Комната с кроватью и ковриком на стене. На железной кровати сидит Маяк. В толстых губах неизменная папироса. Рядом стоит Лиля Брик, маленькая, аккуратная, с настороженной полуулыбкой на ярких губах, похожая на кошку и птицу одновременно.

При словах о машине и бриллиантовом гарнитуре глаза Лили начинают ярко блестеть. Пока Маяк зажигает потухшую папиросу, она размышляет, кусая нежные губы белыми, острыми зубками. Потом говорит, глядя не на Маяка, в пространство перед собой:

– Я слышала про Андрея Арманда, – говорит она. – Он очень молод, но у нас есть общие друзья. Я с ним познакомлюсь.

На лице Маяка застывает нерешительность.

– А как ты заставишь его отдать кольцо? – глупо, как ребенок, спрашивает он, хотя прекрасно знает ответ на свой вопрос.