Вечная загадка Лили Брик

– Послушаете, – убежденно сказал немец. – Вы же не хотите, чтобы с Лилей Юрьевной стряслась беда?

Глаза Маяковского грозно блеснули в темноте.

– Не ходите к ее дому, – повторил немец. – И не встречайтесь у нее на пути. По крайней мере, до двадцать восьмого февраля. Ведь именно такой срок вы для себя отмерили?

Маяковский глянул на иностранца изумленно.

– Откуда вы знаете?

Немец усмехнулся.

– Вы забыли? Я ведь ваш кошмар. В некотором роде я – это вы. Поэтому я знаю все, что знаете вы.

Поэт поднял руку и, мучительно морщась, потер пальцами лоб.

– Мне нужны эти два месяца, – хрипло сказал он. – Я стану другим. Я еще способен любить.

– К несчастью, да. Но и это с годами проходит. Когда пройдет полностью, от вас останется одна пустота. Нечто вроде мыльного пузыря.

Маяковский стоял напротив немца, сжимая в руке кепку, тяжело, прерывисто дышал.

– Ваше счастье, что вы – мой сон, – процедил он сквозь зубы.

– Посмотрите правде в глаза – с вами все давно уже кончено, – сказал немец. – Впрочем, вы еще можете изменить свою жизнь. Допустим, пойдете на завод и станете обтачивать чугунные болванки. Возможно, из вас выйдет неплохой слесарь. Впрочем, зачем же завод? У вас уже есть профессия. Вы неплохой игрок, герр Маяковски. Могли бы зарабатывать себе этим на жизнь. Кстати, не хотите сразиться?

В руках у немца появились карты. Он ловко их перетасовал. Маяковский смотрел на карты и видел, что это не обычные карты. Вместо королей и дам он успел разглядеть старуху с косой и повешенного за одну ногу человека. Терпеть это не было больше сил.

– А ну убирайся! – взревел Маяковский. – Пошел вон, свинья!

Он сжал кулаки и бросился на немца.

На этот раз Маяковского принял не обжигающе-холодный сугроб, а обжигающе-жаркая постель.

Подушка взмокла от пота и слез. Маяковский поднял голову. Несколько секунд от тупо глядел во тьму, потом разжал запекшиеся губы и тихо простонал:

– Ли-и-ля-я…

В голове зашевелились слова, складываясь в выпуклые, тяжелые метафоры.

Я взбиваю подушку мычащим «ты»
за морями, которым конца и края…
В темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало, повторяя.

«Твои черты… Как безумное зеркало…» Маяковский судорожно пошарил рукой по полу, нащупывая карандаш и листок, чтобы записать пригрезившиеся строки, но ни того, ни другого на полу не оказалось. Он снова опустился на мокрую подушку. Лежал и думал, что больше не уснет, и от мысли этой становилось страшно. Страшно лежать в темноте, одному, с воспоминанием о кошмаре, оставившем в душе тяжелую, потную муть, от которой сжималось сердце.

Но вскоре он снова уснул.

3

Андрей Арманд, худой, долговязый и рыжеволосый парень, сидел на кровати с каким-то иностранным журналом в руках и просматривал его, тихо шелестя страницами.

Лиля повернулась к нему и сказала:

– А вы, Андрей, чего же? Присоединяйтесь к нам.

– Да я, признаться, не очень умею…

– Тут нечего уметь. Берете карты и играете. Кроете шестерку семеркой, семерку – восьмеркой и так далее.

– Это может любой, – подтвердил Осип. – Даже полный кретин.

На щеках молодого человека проступил румянец. Лиля метнула в Брика жгучий взгляд.

– Разумеется, я не вас имел в виду, – поправился Осип. – Я это так, абстрактно выразился.

– Да я и не обиделся, – сказал юноша. – Но лучше я все-таки со стороны понаблюдаю.

– И страшно меня этим обидите, – сказала Лиля. – Я ведь вас пригласила, а Осип знает, что мое приглашение дорогого стоит.

И она посмотрела на Арманда своими огромными карими глазами. Этого взгляда не мог выдержать ни один мужчина.

– Хорошо, я буду играть, – сказал Андрей.

Он отложил журнал, встал с кровати, подошел к столу и неловко уселся на колченогий венский стул.

– У вас такое общество – писатели, художники… – пробормотал он, улыбаясь. – Я совсем потерялся на их фоне.

– Вы? – Лиля улыбнулась, сверкнув зубами. – Вы не можете потеряться. Вы слишком для этого красивы. И к тому же вы рыжий, как и я, а рыжие нигде не могут потеряться. – Лиля протянула руку к голове молодого человека. – У вас волосы растрепались. Я приглажу. – Она провела жаркой ладонью по его непослушным волосам. – Сколько вам лет? Двадцать? Двадцать два?

Андрей покраснел.

– Мне девятнадцать, – сказал он нарочито грубым, «мужским» голосом.

– А выглядите на двадцать два, – сказала Лиля. И насмешливо продекламировала:

У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой немощи нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду – красивый, двадцатидвухлетний!

– Это стихи? – спросил юноша.

Лиля кивнула:

– Да. Одного знакомого поэта. Но давайте начнем игру! Осип, раздай нам карты.