Вечная загадка Лили Брик

– Нормально. Скучает по тебе. Прости, что спрашиваю, но что у вас с Лилей? Вы совсем не общаетесь?

– Ну почему… – Маяковский пожал могучими плечами. – Я ей записочки пишу. Иногда она на них отвечает. У меня уже полный стол этих огрызков. Скоро молиться на них стану.

– И что пишет? – осторожно спросил Родченко.

– Пишет, что любит. Просит подождать. И исправиться.

– А ты?

Маяковский криво ухмыльнулся.

– Исправляюсь потихоньку. От прежнего уже ничего не осталось. Кроме вот этой кепки.

Родченко улыбнулся, хотя ему было совсем не до смеха. Они немного помолчали.

– Может, пойдем ко мне в гости? – предложил Родченко. – Я тебя чем-нибудь угощу. Заодно посмотришь мои новые работы. Мне кажется, там есть несколько интересных вещей. Так как?

Поэт мотнул головой.

– Нет, Саш. В другой раз. Мне пора идти.

– Надумаешь зайти, всегда буду рад, – сказал Родченко.

– Угу. Ну, бывай!

Маяковский сунул Родченко руку, повернулся и быстро зашагал по заснеженному тротуару. Выйдя из круга света, он нырнул в темень и исчез.

«Что же с ним происходит? – думал Родченко. – И что это за темная история с кольцом? Немец сумасшедший, это точно. Но он вроде не опасен. Хотя, если судить по парню… Как там его фамилия? Галыба? Бедный, бедный Галыба. Черт его дернул вскарабкаться на сцену…»

Родченко вспомнил самоуверенное и самодовольное лицо хулигана и вздохнул.

«Да уж… Чудеса. Хорошо хоть я в это никак не замешан. А Володя что ж… Это у него из-за разлада с Лилей. Ему просто нужно хорошенько выспаться и отдохнуть. Все наладится. Конечно, наладится. Он обожает Лилю, и она его вроде любит. Однако угораздило же полюбить такую… Как-то все по-дурацки. Совершенно не по-человечески».

Родченко пыхнул несколько раз трубкой, подумал и решил, что, по крайней мере, выглядит Маяковский сейчас гораздо бодрее, чем несколько часов назад. И то слава богу.

5

«Детка, теперь ни прошлого, ни давно прошедшего для меня нет, а есть один до сегодняшнего дня длящийся ничем не делимый ужас. Я вынесу мое наказание как заслуженное. Но я не хочу иметь поводов снова попасть под него.

Решение мое: ничем, ни дыханьем не портить твою жизнь – главное. То, что тебе хоть месяц, хоть день без меня лучше, чем со мной – это удар хороший. Силы своей я сейчас не знаю. Если силенки не хватит – помоги, детик. Если буду совсем тряпка – вытрите мною пыль с вашей лестницы.

Семей идеальных нет. Все семьи лопаются. Может быть только идеальная любовь. А любовь не установишь никаким «должен», никаким «нельзя» – только свободным соревнованием со всем миром.

Я не терплю «должен» приходить! Я бесконечно люблю, когда я «должен» не приходить, торчать у твоих окон, ждать хоть мелькание твоих волосиков из авто…

Сегодня у меня очень «хорошее» настроение. Еще позавчера я думал, что жить сквернее нельзя. Вчера я убедился, что может быть еще хуже, – значит, позавчера было не так уж плохо».

Злая, холодная ночь смотрела в окно. В ней кружился белый буран, завывая в оконных щелях. Маяковский бросил перо, взял бутылку вина и отхлебнул прямо из горлышка. Поставил бутылку на стол и взъерошил ладонями волосы. Выпито больше полбутылки, а хмеля ни в одном глазу. Что же это такое происходит?

Он посмотрел в окно. Белые снежинки клубились, как рой мошкары, и на мгновение Маяковскому показалось, что они складываются в какую-то белую фигуру. Словно кто-то приник к стеклу с той стороны лицом и выискивает его в комнате. По телу пробежал озноб. Маяковский тряхнул головой и произнес полным страдания голосом:

– Это сумасшествие. Теперь я точно схожу с ума. Но нет, шалишь! Я могу это остановить!

Он зловеще усмехнулся, встал из-за стола, шагнул к полке и достал из-за книжек завернутый в тряпку револьвер. Быстро развернул ткань, отшвырнул ее и взял револьвер за рукоятку. Ладонь ощутила приятную тяжесть. «Как же ловко и умело устроена эта машинка! – в очередной раз поразился поэт. – Кабы бог так же умело и ловко устроил все на земле, мы бы беды не знали».

Маяковский откинул барабан револьвера. Из черной бездны на него рыжим, мерцающим оком глянула медная головка пули.