Вечная жизнь: новый взгляд. За пределами религии, мистики и науки

Разумеется, я могу перечислить жизненно важные и необходимые отношения, которые помогли мне развиться и даровали мне мое бытие. Это отношения с родителями и наставниками, друзьями и коллегами, и главное – с теми, кто жил со мной в самых сложных и близких брачных взаимоотношениях. Мне посчастливилось быть женатым на двух чудесных женщинах, одна из которых скончалась после тридцати семи лет брака. Второй я сегодня дорожу больше, чем самой жизнью. Когда живешь, связанный узами преображающей любви, это настолько целостное, свободное и живительное состояние, что входишь в иные жизненные измерения – и запредельные, и до неузнаваемости меняющие жизнь. Тот, кого любят безмерной и безусловной любовью, видит, как жизнь развивается в новых направлениях, о которых он прежде даже не думал. Подобно вымышленному персонажу из книги Ричарда Баха, чайке по имени Джонатан Ливингстон[94], я обнаружил, что могу преодолевать препятствия, выходить за пределы и жить так, как раньше считал невозможным. Жизнь стала шире. Именно благодаря опыту супружеской любви я начал толковать христианство с точки зрения полноты жизни, созданной силой любви. Я рассматривал слова Иисуса сквозь эту призму. Он призывал меня к жизни во всей полноте и изобилии. Но это не означало благой вести успеха, как, похоже, предполагают некоторые из наших популярных проповедников Евангелия[95]. Это значило открытие целостности и свободы, которые позволят мне отдать свою жизнь в любви и служении людям. Отвечая на призыв Иисуса к полноте жизни, я смог избавиться от менталитета, ориентированного на выживание. Чем больше я отдавал, тем больше у меня, казалось, становилось того, что можно отдать. Возможно, именно это имел в виду святой Павел, когда призывал нас жить в «свободу славы детей Божиих» (Рим. 8:21), а также автор Послания к Колоссянам, когда писал, что мы должны быть причастны к «наследию святых во свете» (Кол. 1:12).

То, что я люблю и любим, открыло мне глаза, помогло увидеть любовь повсюду, чего я никогда прежде не замечал. Именно присутствие любви придало мне сил, чтобы принимать ее, а затем потребовало ее отдавать. Любовь привнесла в мою жизнь новые измерения. Любовь позволила мне рисковать, быть уязвимым, переходить границы, взаимодействовать и расти до того состояния, чтобы я мог избавиться от страхов, связанных с выживанием и заставлявших меня возлагать вину на тех, кто по определению был «иным». Эти страхи, так глубоко укорененные в менталитете выживания историей нашей эволюции, следует превзойти, чтобы не лишиться человечности. И опять-таки, Павел, по-видимому, уловил то же самое, когда писал, что во Христе, то есть, несомненно, в состоянии ничем не ограниченной любви Божией, нет ни иудея, ни язычника, ни раба, ни свободного, нет ни мужчин, ни женщин (Гал. 3:28). Новая человечность – неизменно плод любви, и из этой новой человечности вырастает еще более глубокая, ничем не скованная, даже трансцендентная человечность. Чем больше чести мне выпало жить в принятии незаслуженного дара любви, тем меньше мне требовались теистические образы моего религиозного прошлого. Так что сфера сверхъестественного отступала и блекла, а опыт любви как высшего проявления божественного разрастался.