Вечное чудо жизни

В следующие месяцы мне пришлось побывать на этой ферме несколько раз; Бэзил, казалось, неплохо справлялся со своей работой. Но я не мог не обратить внимание на то, что он все делал не так, как остальные знакомые мне скотники. С животными он обращался крайне своеобразно, да и все его поведение было более чем странным. Например, однажды он, чтобы надеть намордник на телку, повис на балке, зацепившись за нее ногами. Казалось, он кое-что знает об уходе за животными, но опыта не имеет никакого.

Пока я работал, Бэзил болтал без умолку, все время туманно упоминая эпизоды своего удивительно разнообразного прошлого. Обрывочные намеки на его причастность к театру, архитектуре и другим творческим профессиям следовали один за другим. Так, он как будто одно время преподавал бальные танцы. Но все попытки установить что-нибудь поточнее наталкивались на неизменные «там и тут, тут и там».

Несколько раз я видел Бэзила в Дарроуби. Любителем спиртного он не был, но ему нравилось провести субботний вечер в трактирчике. И когда я впервые столкнулся с ним в этой обстановке, меня вновь поразило его своеобразие. Он сидел за большим столом в окружении ухмыляющихся работников, утоляющих жажду из пинтовых кружек, но пива не пил. Откинувшись на спинку стула, вытянув ноги, он сжимал в руке рюмку с красным вином. Ножка ее виднелась ниже его пальцев. Мне доводилось видеть в кино, как иностранные аристократы и тому подобные персоны держали рюмки таким манером, – но не в йоркширских питейных заведениях.

Как всегда, Бэзил являл собой картину элегантности и изящества. Непринужденно развалившись на стуле, он держал речь перед завороженными слушателями, иногда небрежно помахивал рукой для пущей убедительности, иногда отхлебывал глоточек вина. И работники с окрестных ферм слушали его с явным восторгом. Взрывы смеха, радостные кивки, изумленные возгласы неопровержимо свидетельствовали, как их увлекает красноречие Бэзила.

Вскоре он стал местной знаменитостью, и, насколько я понял, особенно простодушную аудиторию интриговали смутные намеки на его университетскую деятельность, хотя тайна окутывала и все остальное, с ним связанное. Он получил прозвище «профессор Бэз», и во всех окрестностях Дарроуби его знали только как «профессора». Неизменные «тут и там» исчерпывали все сведения, которых удалось от него добиться, и каких только теорий о нем не сочиняли! Однако одно было несомненно: он пользовался всеобщей симпатией.

В марте мне пришлось часто видеться с Бэзилом. В эту пору животные особенно склонны к разным заболеваниям. Долгое зимнее заключение в четырех стенах снижает сопротивляемость организма. Особенно уязвимы в это время телята, и питомцы Бэзила стали жертвой диареи – извечной страшной угрозы животноводческих хозяйств, дающей очень высокий процент смертности. А причиной может послужить любой просчет с кормами или неблагоприятные изменения в окружающей обстановке.

К счастью, современные достижения науки снабдили ветеринаров очень действенными средствами против диареи, а в то время я получал отличные результаты, применяя гранулированную смесь антибиотиков и сульфамидных препаратов. Однако с этими телятами дело шло плохо.

В длинном ряду стойл маялись шестнадцать моих пациентов, и я глядел на них со все возрастающим отчаянием. Они стояли несчастные, поникшие, по хвостам у многих стекала беловатая жижа экскрементов, а двое-трое неподвижно лежали на соломе.

– Бэзил, – сказал я, – а вы уверены, что не напутали с дозировкой?

– Да нет, мистер Хэрриот, даю точно, как вы велели.

– Напоследок вечером и сразу утром? Это очень важно.

– Так и даю. Об этом можете не беспокоиться.

Я засунул руки поглубже в карманы.

– Ничего не понимаю. Они не поддаются. А дальше – пневмония. Очень они мне не нравятся.

Я сделал витаминные инъекции, чтобы лекарства лучше подействовали, и уехал полный дурных предчувствий, что вот-вот случится что-то очень скверное.

День выдался на редкость холодный, и задувал пронзительный ветер, обычно предвещающий снег. А потому я не удивился, когда часов в восемь вечера в воздухе закружили белые хлопья и вскоре землю одел снежный покров. Но длился снегопад недолго, и я обрадовался: добираться через сугробы до ферм высоко в холмах бывало трудной, а иногда и неразрешимой задачей. Самым нужным инструментом тогда становилась лопата.

В семь утра мне позвонили – тяжелый отел на маленькой ферме у самой вершины холма. И я с облегчением убедился, что за ночь снега не прибавилось. В девять я уже возвращался, полный радости, которую испытываю всегда, когда удается спасти теленка, и безмятежно любовался окружающей красотой. Вершины всегда красивы, но снег приносит особое волшебство – белый покой и тишину.

Разглядывая небольшие сугробы, которые ветер прихотливо намел по обочинам, я увидел ворота фермы мистера Уайтхеда и, подумав, что надо бы проведать телят, свернул туда.

Во дворе не было видно ни души, и я сразу заметил, что белое пространство между крыльцом Бэзила и телятником не пятнает ни единый след.

Я постучал. Мне открыл Бэзил, как всегда бодрый и энергичный.