Вечное движение (О жизни и о себе)

Мы ударили по рукам и решили два раза в неделю по вечерам приходить домой к Д. Д. Ромашову, чтобы там проводить нашу работу. Так я попал в его семью, на Кривоколенный переулок, у старого Арбата. Эта семья состояла из трех человек - Д. Д. Ромашова, его отца, врача Дмитрия Ивановича, и матери, Елизаветы Родионовны, являвшейся безоговорочной и полновластной владыкой семьи. Женщина умная, она смотрела на мир своими голубыми, круглыми глазами из-под выпуклого по-детски лба, и мир пасовал перед нею, явно и во всем уступая ей дорогу. Тем поразительней, что в отношении сына, хотя он постоянно чувствовал давление ее характера, Елизавета Родионовна была рабой. Мир в ее представлении существовал только для "Дмитруси". У этого большого мира, как и у нее самой, кроме как обожать и исполнять прихоти Дмитруси, других задач быть не могло. Обожать и тиранить, исполнять прихоти и прихотливо мучить, плакать от любви и метаться в ярости от неисполнения ее требований - все это было совершенно как в психологических драмах Достоевского. Ромашов имел своеобразное лицо. Его черные, маленькие, эмоциональные, напряженные глаза буравили, настораживая любопытство собеседника. Скуластый, с монгольскими усами и редкою бородкой, он был очень русский, любил чай, разговоры, любил бередить душу и был очень откровенным.

Елизавета Родионовна готовила нам великолепный, горячий, густой, ароматный чай, мы его пили и, смеясь и споря, разрабатывали стохастические основы теории генетико-автоматических процессов. Посоветовавшись с А. Н. Колмогоровым, мы решили моделировать генетические процессы в микропопуляциях. Это было задолго до современных принятых кибернетических подходов с их моделированием биологических явлений. Наша модель нам явно удалась.

Задача состояла в том, чтобы проследить судьбу единично возникающей мутации внутри популяции, которая в течение многих поколений размножается изолированно, внутри себя, и сохраняет одну и ту же численность. Роль мутации играл красный шарик, который мы помещали среди 49 белых, выполняющих роль немутантных, нормальных аллелей. Поскольку каждый организм имеет один данный аллель от отца и другой от матери, то условное рождение одной особи изображалось путем вытаскивания двух шаров. Проделывая эту операцию 50 раз, мы каждый раз получали популяцию в виде 50 особей.

Условием этой модели было признание, что исследуемые нами мутации нейтральны, то есть не подвергаются отбору. Их судьба в этом опыте определялась чистым случаем, попадет ли случайно красный шар (мутация) в потомство или случайно он не войдет в состав генов следующего поколения.

Вслепую вытаскивали мы с Ромашовым из урны, роль которой играла суповая чашка из сервиза Елизаветы Родионовны, 50 раз по паре шаров, имитируя рождение поколения, и так раз за разом. В большинстве случаев мы вытаскивали 50 пар белых шаров, что означало гибель возникшей мутации, ибо красный шар не входил в состав генов новой популяции. Однако в отдельных случаях этого не было, и красные шары начинали "размножаться", заставляя нас продолжать этот стохастический опыт, подчас на протяжении сотен поколений. В этих случаях такие исходно одиночные мутанты чисто случайно увеличивались в числе, долго колебались в частоте и иногда даже захватывали всю популяцию. Моделирование генетико-автоматических процессов во многом раскрыло нам понимание характера и законов их протекания.

Ромашов был человек пылкий, непосредственный и очень эмоциональный. Мы жадно следили за нашими моделями, когда в них шел процесс то "размножения", то "гибели" нейтральных мутаций. С ребяческим увлечением, со взрывами радости, удивления, с чувством полной победы над такой сложной проблемой, как роль изоляции для судьбы генетического материала в популяциях, мы переживали весь этот опыт первого нашего моделирования эволюционных процессов.

Написать статью с Ромашовым оказалось не так-то легко. Он был необычайно придирчив и пунктуален, требовал художественной формы. Свое огорчение он выражал восклицанием: "Нет, это не пролепилось!" Вновь и вновь перечитывали и передумывали мы целые страницы текста. Наконец, перечитанная множество раз, пролепленная во всех деталях, статья наша была закончена. Мы напечатали ее в нашем биологическом журнале в 1932 году под названием "Генетическое строение вида и его эволюция".

Редактор журнала Н. К. Кольцов в специальном письме поздравил меня и Д. Д. Ромашова с появлением этой статьи.

До открытия генетико-автоматических процессов дарвинизм опирался только на приспособительные явления. Теперь стало ясно, что кроме отбора, мутаций, скрещивания есть еще один, ранее неизвестный, основной фактор эволюции, который обеспечивает преобразование популяций по нейтральным особенностям. С. Райт в 1931 году назвал это явление дрейфом генов. Генетическая теория отбора была разработана Р. Фишером и Дж. Холдейном.

В мировой науке совершился решительный поворот в сторону дарвинизма, создавалась новая область науки, которая посвящала себя изучению эволюционного процесса в свете генетики.