Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX — начала XX века

Удивительно здесь само противопоставление крестьянина и учёного-интеллигента (кстати, сосланного в Сибирь), веры и книжного знания. Закончилась встреча печально:

«Жил-жил, терпел-терпел и всё верил — есть! а по планам выходит — нету! Грабёж!.. И говорит он учёному: „…Подлец ты, а не учёный…“ Да в ухо ему — раз. Да ещё… А после того пошёл домой и — удавился».

В этом маленьком отрывке Горький изложил всю многовековую историю крестьянской утопии и её крах. Замечательно, что крестьянин ищет праведную землю. Не изобильную, не привольную, а именно праведную землю, в которой люди живут «по правде», хотя, может быть, и не совсем сытно.

Напомним ещё один отрывок из беловодского «Путешественника», где описывается праведное царство: «Во время зимы морозы бывают необычайные с рассединами земными». То есть морозы такие, что даже земля трескается, да только разве испугать этим искателя правды?

Вот почему, может быть, не совсем точен тот вопрос, который позвал в дальнюю дорогу некрасовских мужиков: «Кому живётся весело, вольготно на Руси?» Получается, что мужики ищут не праведную землю, а вольготную и сытную землю. Думается, что это только некоторая неточность выражения, а не неточность глубинного замысла. Некрасов хотел показать, что в пореформенной России неуютно всем трудовым людям, но из-за этой неточности можно решить, что мужики ищут, кому бы позавидовать. А такие поиски, конечно, далеки от народного идеала Правды, исключающего всякую зависть.

Как бы то ни было, к началу XX века крестьянская утопия исчерпала себя. Трудно уже было верить в далёкие земли. Уральские казаки рассказали станичникам, что нет никакого Беловодья. Да и вообще на земле оставалось всё меньше необследованных уголков, разве что в джунглях Амазонки… По наблюдению К. Чистова, в последние два десятилетия перед революцией не выявлено ни одной новой утопической легенды (в XIX веке бытовало не менее 10–12 таких легенд)…

Ослабевает утопическая тема и у русских писателей? На смену ей идёт детище нового технического века — научная фантастика.

Роман А. Богданова «Красная звезда» можно назвать одним из истоков новой фантастики. Многие из научно-технических идей автора оказались пророческими: тут и ракетные двигатели на атомной энергии, радиоактивные изотопы, стереокино, начатки кибернетики и многое другое. Роман вышел в те годы, когда на книжном рынке царили Вербицкая и Арцыбашев с их невежественными, мнимо смелыми решениями «проблемы пола». В духе времени Богданов выступает с положениями, напоминающими пресловутую теорию «стакана воды» (эти места в нашем издании опущены). Автор словно бы не понимает, что если сделать удовлетворение любовного чувства таким же простым, как удовлетворение жажды, то и значить для человеческой души это будет так же мало, как стакан воды.

Из известных русских писателей начала XX века наибольшую дань фантастике отдали А. Куприн и В. Брюсов. К сожалению, повесть «Жидкое солнце» (1913) слишком стилизована под Г. Уэллса и носит подражательный, вторичный характер. Поэтому мы ограничились небольшим фантастическим рассказом А. Куприна «Тост». Это попытка посмотреть на наше время из далёкого будущего. Любопытно, что исчезновение национальных государств Куприн относит к XXX веку.

Рассказы двух других писателей, включённые в этот раздел, хотя и были написаны до революции, опубликованы только в наши дни — в 60‑е и 70‑е годы. Рассказ народовольца Н. Морозова, проведшего почти 25 лет в Шлиссельбургской крепости, интересен как первое в нашей литературе художественное описание состояния невесомости (сделанное почти сто лет назад, в 1882 году!). Рассказы Брюсова дают основание говорить о приоритете русской фантастики в постановке столь важной для литературы Запада темы восстания машин против человека.

* * *

В приложении мы помещаем тексты едва ли не самого своеобразного и самого дерзкого из всех русских мыслителей-утопистов — Николая Фёдоровича Фёдорова.

Почти все писавшие о Фёдорове начинают с указаний на необыкновенную его скромность и аскетизм в личной жизни и затем переходят к исключительно высоким оценкам его учения, данным Ф. Достоевским, Л. Толстым, В. Соловьёвым. Но скромность Фёдорова была особого рода. Действительно, получая менее сорока рублей в месяц, он отказывался от прибавки к жалованью и круглый год, зимой и летом, ходил в лёгком стареньком пальто. Но внешне неприметный заведующий каталожной Румянцевского музея искренне и непоколебимо верил, что всё человечество, то есть целые миллиарды людей, в течение веков, а может быть, и тысячелетий будут работать над осуществлением его проекта, над претворением в жизнь его учения, изложенного в «Философии общего дела».