Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX — начала XX века

Что же это за проект, осуществлению которого могут быть посвящены целые тысячелетия? Это проект воскрешения всех когда-либо умерших на земле людей, не более и не менее. Поражает почти толстовский нравственный максимализм мыслителя: Фёдоров не мог примириться со смертью хотя бы одного человека (как Достоевский со слезинкой замученного ребёнка).

Да ведь это бунт, хочется сказать почти словами Алёши Карамазова. Бунт против извечного порядка природы, против закона бренности, обновляющего всё в мире.

Люди всегда мирились с этим законом. Вспомним, уже у Гомера сравнение поколений людей с поколениями листьев на деревьях («Илиада», песнь VI, ст. 146–149) или циничное сравнение Поля Валери, современного французского поэта и эссеиста: «Жизнь меняет индивидуумов, как мы меняем рубашки».

Фёдоров верил, что если две частицы, два атома были когда-то рядом, в одном организме, то от этой близости на них или в них остаются следы, и по этим следам можно будет когда-нибудь их найти и воссоединить. Допускал Фёдоров и другой путь воскрешения — генетический, непосредственно из материи тела сыновей воссоздать их отцов, а из тех — их отцов и т. д.

Проект вынашивался мыслителем не менее пятидесяти лет. Поэтому это не просто оригинальная мысль, идея, это продуманный чуть ли не во всех мыслимых разветвлениях план общего дела всего человечества.

Мысль о всеобщем воскрешении пришла к Фёдорову довольно рано — когда ему было всего 25–27 лет. Он обдумывал и обрабатывал её до самой смерти, то есть почти столько же, сколько Гёте обдумывал своего «Фауста». И тем не менее Фёдоров так и не решился обнародовать свой огромный — 1200 страниц — двухтомный труд (существует и не изданный до сих пор третий том), считая, что многое ещё не продумано им до конца и не прояснено. Кстати, основную свою установку Фёдоров, полемизируя со словами гётевского Фауста, характеризовал так:

«Тот не достоин жизни и свободы, кто не возвратил жизнь тем, от коих её получил».

Труд Фёдорова состоит из статей и фрагментов, но самым важным (и самым большим по объёму) является открывающий 1‑й том трактат под чрезвычайно характерным названием «Вопрос о братстве, или родстве, о причинах небратского, неродственного, то есть немирного состояния мира, и о средствах к восстановлению родства».

Вдумаемся в это несколько тяжёлое и даже неуклюже звучащее название. Все люди должны быть одной семьёй, должны быть друг другу родными. В названии и скорбь о том, что на самом деле этого нет, и вера в то, что можно восстановить это братство и родство людей. И снова вспоминается заветная зелёная палочка. Не случайно Л. Толстой, прочитав это длинное название, по свидетельству самого Фёдорова, сказал, что оно «выворочено у него из души». Да, здесь задето заветное, самое дорогое… Нельзя смириться с неродственным, небратским состоянием мира. Так же, как нельзя смириться с потерей тех, кто дал тебе жизнь.

Ещё Н. В. Гоголь в первом, неутопическом томе «Мёртвых душ» обращался к России с вопросом: «В тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца?» Фёдоров словно продолжает мысль Гоголя: «Ширь русской земли способствует образованию… характеров; наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига». Фёдоров писал, что предстоит «не только посетить, но и населить все миры вселенной». Выход в космос неизбежен, иначе где же разместить все воскрешённые поколения? Уместно вспомнить один эпизод. В 80‑е годы Л. Толстой рассказывал об учении Фёдорова членам Московского психологического общества. «На недоумённый вопрос: „А как же уместятся на маленькой Земле все бесчисленные воскрешённые поколения“, Толстой ответил: „Это предусмотрено: царство знания и управления не ограничено Землёй“». Это заявление было встречено… «неудержимым смехом присутствующих»[7].

Не прошло и ста лет с того дня, как отзвучал смех членов психологического общества, и нога человека, живого человека в скафандре, уже ступила на поверхность Луны. Мечта Н. Фёдорова о выходе человека в космос нашла самого горячего и искреннего продолжателя в лице Константина Циолковского. Именно он, мыслитель и учёный, перекинул мост от стихийной мечты к точным расчётам. Труды этого замечательного русского учёного приобрели мировую известность, но начало пути к звёздным мирам К. Циолковский увидел в космогонической теории Н. Фёдорова.

В нашем сборнике представлен отрывок из работы К. Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами» (1911), что ещё более раскрывает нам того учёного и мечтателя, которого мы все знаем и ценим.

Ещё в 1895 году Циолковский предложил создать искусственный спутник Земли: