Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX — начала XX века

Посмотрим же вместе с русскими писателями сны их героев.

Гениальный «Сон Обломова», открывающий наш раздел снов, — как бы маленькая энциклопедия всей патриархальной русской жизни. «Сон Обломова» можно назвать крепостнической утопией. В этом сонном царстве все счастливы, то есть осуществлено состояние, о котором другие, более поздние эпохи могли только мечтать.

В самом деле, едят и спят все вволю, никто не хочет перемен, самое время как бы перестало существовать. Невольно напрашивается сравнение Обломовки с зачарованным сказочным царством. А как тонко передаёт Гончаров отсутствие каких-либо социальных перегородок: сон, начавшись в барских покоях, переходит в девичью, оттуда дальше, и вот уже вся деревня спит после обеда. Крестьяне не уступают барам в лени и медлительности.

Но особенно важно для утопической природы «Сна Обломова» следующее место:

«Навязывались им, правда, порой и другие заботы, но обломовцы встречали их по большей части со стоической неподвижностью. И заботы, покружившись над головами их, мчались мимо, как птицы, которые прилетят к гладкой стене и, не найдя местечка приютиться, потрепещут напрасно крыльями около твёрдого камня и летят далее».

Беззаботное, безмятежное царство!.. Да ведь это же и есть утопия! И притом одна из самых ярких во всей русской литературе.

«Сон Обломова» — из тех снов, которые видишь явственнее всякой яви, это сон цветной и объёмный, полный звуков и запахов.

* * *

Следующий сон даёт нам образец народнической утопии. Это «Сон счастливого мужика» из романа Н. Златовратского «Устои». Иногда все народническое мировоззрение характеризуется как утопическое. Такое толкование в целом правильно, хотя не следует забывать, что крестьянская община — «мир», из которой исходили народники, была реальностью, а не фантазией. «Сон» Златовратского показывает крестьянскую общину как царство суровой, но справедливой гармонии.

В сущности, это ещё один вариант патриархальной утопии, но уже не глазами барчонка, как у Гончарова, а глазами крестьянского мальчика-сироты, который бы просто погиб, если бы не община, «мир».

Нельзя не сказать и о совершенно уникальной особенности словесной формы «Сна счастливого мужика». Сначала кажется, что это просто ритмизированная проза. Но вслушайтесь — это же настоящий гомеровский гекзаметр, размер «Илиады», ритм величавого эпического спокойствия. Разумеется, это не случайно. Самим ритмом повествования Златовратский хотел подчеркнуть гармонию, лад, строй жизни крестьянского «мира».

* * *

«Сон смешного человека» Ф. М. Достоевского — чрезвычайно сложное произведение. Анализ одного этого рассказа потребовал бы работы, равной по объёму всему нашему предисловию. Ограничимся немногими замечаниями.

На далёкой планете, куда прибыл «смешной человек», моделируется история жизни на Земле. Как изображает Достоевский идеально счастливое состояние людей? Тут важны два момента: 1) никакого государственного устройства, 2) никакой техники и промышленности. Рай ассоциируется с жизнью древних греков[4]. Как-то в «Дневнике писателя» Достоевский обмолвился: «Золотой век ещё весь впереди… а теперь — „промышленность“». То есть золотой век и промышленность как бы исключают друг друга.

Но вот вопрос: что означает эта ключевая фраза «Я развратил их всех!»? И почему ни одним словом Достоевский не показывает, как именно удалось одному человеку развратить всех? Нет ли здесь некоторого иносказания? На помощь могут прийти высказывания старца Зосимы из шестой книги «Братьев Карамазовых». Зосима говорит, в частности, что каждый человек, помимо своих грехов, виноват и во всех грехах других людей. Не поэтому ли герой рассказа берёт на себя вину за все грехи людей? В самом себе он видит то начало, которое губит и других людей, а значит, и всё общество. В экспозиции рассказа герой отталкивает несчастную девочку — этот холодный эгоизм и есть та «трихина», из-за которой болен мир. В себе её надо найти и себя объявить виноватым за то, что мир ещё не рай («Не ищи правду в других, коли её в тебе нет»). Примерно таким представляется нам ход мысли Достоевского.

В конце рассказа на одной странице встречаются две взаимоисключающие мысли: «Но как устроить рай — я не знаю». А десятью строками ниже — «А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час — всё бы сразу устроилось!»[5]. И дальше прямо конкретный совет, как устроить: «Главное — люби других, как себя, вот что главное, и это всё, больше ровно ничего не надо: тотчас найдёшь, как устроиться». Не этот ли секрет был записан на зелёной палочке братом Толстого, Николенькой?