Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX — начала XX века

В 1851 году всего за девять месяцев в центре Лондона, в Гайд-парке, выросло небывалое здание. Небывалым оно было и по своим размерам, и по своей архитектуре, и по своему назначению. По размерам это было самое большое здание Европы (площадью в 770 000 кв. футов), но архитектурное его решение поражало, пожалуй, ещё больше, чем размеры: здесь совсем не было традиционного камня или кирпича, всё здание состояло только из металла и стекла. Разместилась в этом чуде архитектуры первая всемирная выставка изделий промышленности. Здание, построенное архитектором Д. Пакстоном, получило название Хрустального дворца; да-да, то самое хрустальное здание, которое так часто упоминается в русских утопиях второй половины XIX века как символ будущего счастья человечества и вокруг которого развернулась бурная полемика между Чернышевским и Достоевским. Одним из первых, ещё в конце того же 1851 года, написал о здании известный славянофил А. С. Хомяков (статья «Аристотель и всемирная выставка»). Хомякову особенно понравилось, что столетние деревья Гайд-парка, оказавшиеся под стеклянным потолком дворца, были сохранены, так что зрители, осматривавшие экспонаты, ходили между деревьями. (…«То, что строится, обязано иметь почтение к тому, что выросло», — писал Хомяков в своей статье.) Все были в восторге. Лишь голос скептического Джона Рескина прозвучал диссонансом: «Теплица как теплица, только больше всех остальных». Внешне здание было похоже скорее на современные застеклённые вокзалы, например, Киевский вокзал в Москве. Принц Альберт, супруг королевы Виктории, в торжественной речи на открытии сказал, что эта выставка символизирует единство человечества. Здание и в самом деле стало символом. Для одних это был символ будущей архитектуры, для других — символ городов будущего и новых форм общежития. Была тут, правда, одна маленькая деталь: здание вовсе не было приспособлено для жилья. Ведь это был просто гигантский выставочный зал, без комнат и перегородок, к тому же насквозь прозрачный. Поэтому в Четвёртом сне Веры Павловны он служит лишь стеклянным футляром для другого, меньшего здания, где и живут люди.

Какова дальнейшая судьба хрустального дворца? Громадное здание в центре Лондона было неудобно, вскоре его разобрали и собрали в несколько изменённом виде в Сиднеме (раньше писали это название неточно — Сайденгеме), пригороде Лондона. Там и посетил его Чернышевский в 1859 году. Дворец простоял ещё долго, вызывая восторги сторонников функциональной архитектуры, пока большой пожар 1936 года не разрушил его…

* * *

«Вы верите в хрустальное здание, навеки нерушимое, то есть в такое, которому нельзя будет ни языка украдкой выставить, ни кукиша в кармане показать. Ну, а я, может быть, потому-то и боюсь этого здания, что оно хрустальное и навеки нерушимое и что нельзя будет даже и украдкой языка ему выставить».

Так льётся монолог героя «Записок из подполья».

«Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего, благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрёт руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам всё это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к чёрту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! Это бы ещё ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдёт: так человек устроен».

«И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо — одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела».