Вечное возвращение

Но дело не сразу сладилось – поскольку Павол не сразу поверил, что и он может заблудиться в тереме, до зевоты изученном. Однако же – заблудился, и когда шагнул он (почти что не оступившись) с крыльца, диск юного чистого солнца уже восставал над деревьями, ибо рассвет завершился и сияющее утро было в самом разгаре; тогда и вернулся Хозяин.

Увидев Павола, что неловко водил перед собою руками, он улыбнулся; о эта бескорыстная радость мастера! О ваятель человеческих душ, Перевозчик!

Хозяин спрыгнул с коня – сапоги гулко ударили о землю-гу-гу: мальчик даже не дрогнул? Отлично! Не молвив ни слова, Хозяин прошествовал мимо него. Разгорался костер его радости. Сочувствия он не испытывал; зачем?

Он просто сам повел коня в стойло. Павол молча стиснул зубы.

Очень долго Хозяин расседлывал коня. Засыпал овса и заливал воды. Говорил ему ласковые слова. Только потом вышел. Долго молчал, разглядывая почти невозмутимого (после странных видений многое становится малостью) Павола и уже не улыбаясь; хотя еще и не чувствуя грядущей катастрофы.

Казалось бы, что Хозяину переломы судеб (даже необычайных людей)? Неужели они ведь все они для него нечто большее, нежели тени? А то, что именно этому мальчику тенью не быть, Хозяин еще не ведал. Как до поразившего его кровь хозяйского яда не ведал о том и сам Павол.

– Ну… Что с тобой?

– Я ослушался и наказан. Я ослеп. Ты можешь помочь? – и настолько равнодушным был голос Павола, что хозяин жестоко прищурился; но! Тотчас заставил себя быть бесстрастным.

– Я могу помочь. Стой на месте и жди, – и опять он шагнул мимо мальчика и вошел в терем и оттуда, не оборачиваясь, обронил уже лишнее:

– Жди, когда позову, – и сбросил с ног сапоги (чего доселе никогда не делал), и ушел, мягко ступая; тотчас рухнуло на Павола воронье гнездо тишины! И ожидание это продлилось целый день. И лишь поздним вечером распахнулась дверь терема, и (как иначе?) сама судьба позвала:

– Павол! Иди за мной.

Он опять ступил за порог. И почти сразу закат за его спиной завершился. И ночь упала на землю; он не видел ее прихода, но он опять и опять слышал:

– Павол! Иди за мной, – и он шёл, он спускался по лестницам и по лестницам поднимался (что было ему все равно); и это сошествие в безысходный шеол (ад древних семитов, где нет ни богов и ни демонов) длилось вполне бесконечно: так Хозяин помогал ему заблудиться в аду! Чтобы, быть может, потом милость явить и допустить из подземелья в хлев.

То есть на малую пядь (экая милость) приподнять из навоза.

– Павол! Иди за мной, – ибо многое было во власти Хозяина; но – не мог он прерывать самого круговорота смертей и рождений; а что поступь миротворения тяжела и постепенна – так иною она никогда не был (да и впредь ей иною не быти).

Ибо – различия людей от века одинаковы. Потому одинаковые (как песонофицированная пыль атомарная) человеки свою неутолимую жажду вселенского различия утоляют одинаковыми муками (не менее одинаковых) родов; так полагал он (или ему так полагать полагалось), потому привел в конце концов Павола все к той же пресловутой запертой двери, и протянул ему ключ с хитрой заусеницей.

Разве что на этот случай заправленной медленным противоядием.

– Открывай. Твои прощение и исцеление за дверью. Ты пробудешь в этой комнате один час. Помни, здесь ты можешь умереть навсегда; или – ты сумеешь выжить и узнать свое место в миропорядке. Решай сам! – он отдал незрячему мальчику ключ и мягко от него на шаг отступил, и приготовился смотреть.

Не с первой и не со второй попытки отыскал-таки Павол замочную скважину и провернул в ней ключ, опять оцарапав руку; но – на этот раз ничего (очевидного) не произошло. Разве что дверь (на сей раз) отворилась со скрипом: дабы услышал, слепой, своё направление.

– Ступай!

Он вошел. И тотчас стал различать (почти что прозрением) шипение змеиное. И словно бы даже заблистал в его слепоте шелест чешуек на темном и узком теле. А так же еще и услышал нежный звон колокольчика. Змея, к хвосту которой был прикреплен колоколец, была чрезвычайно смертоносна и злобна.

Одно непонятно: откуда взяться (взамен всем понятной гадюки) тропической гадине в славянских лесах? Верно, оттуда же, откуда все диковины терема.

Дверь за ним, привычно оцарапавшись о заусеницу на ключе, затворил сам Привратник; вот и всё! Сам теперь (раз уж переступил и через запрет, и через богов) определяй свое место.

Мальчик – мог бы затаиться и злобу змеи переждать. Мальчик – мог бы позволить себе умереть. И была ещё одна вероятность (ради которой, собственно, всё и затевалось): змею возможно было убить! Так хозяин делил людей на живых и на мёртвых; а что до выбравших третью (то есть волшебную) жизнь – это их несомненное право и обязанность: доказать своё право на особенное бытие.

Ни при чём здесь понятия «нравственно – безнравственно» или «больно – не больно»; но – именно об этом пытался сказать монах: даже не выбирая между двух или более вершин, ты отказываешься от единственной.

Монах – пытался сказать, а единственная женщина (которая и сама презирала слово «выбор») отказалась его услышать.