Вечное возвращение

Илья сказал:

– Но вернёмся в Санкт-Ленинград (я так иногда называю Петербург, по многим причинам): ещё этот город подобен великому вавилонскому зиккурату, что почти что коснулся хрустальной небесной сферы; но!

– Что «но»? Что такое это ваше (всегда присутствующее, ко всему при частное) «но»? – сперва показалось, что это спросила (не девчушка, конечно: она непоправимо юна) смерть псево-Илии; но нет! Здесь ещё присутствовала та вопрошательница, что пришла прежде смерти.

– Сколько раз я должна повторять твоё «но», чтобы ты дал свою версию бытия? – Великая Блудница, сидя на коленях своего Стаса (не от слова ли статичный?), смотрела на него без любопытства, но внимательно.

«Её» Стас (точка опоры, чтобы не переворачивать землю) смотрел на Илью с (внимательной) ненавистью; пустое, он почти ничего (кроме слов) не слышал.

– Рухнул (вавилонский) зиккурат; тот язык, которому любой алфавит слишком тесен, рассыпался на языки. А ведь он (этот самый первый язык) мог бы из семитской преисподней (жизни мёртвой) выводить в жизнь живую.

– Воскрешать? Из меня? – воскликнули вместе смерть и девчушка (которой предназначено рожать). – Потом – мы и так (вместе: смерть и женщина) в смерть рожаем.

– Хотите узнать? И при чём в смерти языки?

– Нет! – внезапно сказала девчушка; смерть (внутри неё) решила стать от неё отдельно, и саратница Яны опять стала (только) собой: умелой и умной, и (хоть и не далеко) проникновенной.

Великая Блудница исподволь наблюдала за здешними метаморфозами.

– При чём языки в смерти? – повторила (ставшая отдельной; но – оставшаяся всем нестерпимо желанной женщиной) его личная и его вселенская смерть; прямо в лицо ему улыбнувшись, она (в подражание Яне) девчушкою вспорхнула ему на колени. Стала такой же непоправимо (неотвратимо) желанной; но!

Псевдо-Илия на это ничего (бы) не сказал; да и о чём? Он просто смотрел, как она на коленях его обустраивается. Великий провокатор, такая желанная смерть. Она никогда не убивала сама; но – она лишь терпеливо ждала, пока самую вкусную (из наивозможных) жертву не поднесет ей само течение Леты.

Которое, кстати, именно сегодня перекинулась в питерский дождь (в каждую отдельную каплю). Конечно же, Илья ей не ответил; но – она ответа и не ждала.

Великая Блудница (не) считающая женщин некими кронидами (см эллинские мифы) – убийцами и людоедами своих детей; но – признающая за ними функцию деторождения бессмертных в смерть (без которой не было бы никакого человечества).

Она была (в этом) не совсем права и – не всегда права; порою она сама знала, что не была права; ну и что? Здесь не было ни слышавших её речь Павола или даже ученика иконописца Василия.

Никто бы не засвидетельствовал слов Лилит. Впрочем, она бы от слов и сама не отказалась. Просто потому, что принимала всю их неполноту целиком (сиюминутную правду и ежесекундную ложь).

– А ведь ты могла бы говорить на языке, вмещающем и бессмертие, и смерть, – молча сказал он ей.

– Нужен собеседник, который услышит и ответит, – она подразумевала не только максиму «нам можно всё, но не хватает сил за это всё ответить перед Богом» (тот поэт на мосту, Niko Bizin); она подразумевала само Сияние Слова, Свет его во тьме (объединение всего во всём).

Он поднял рюмку, и алкоголь в ней невесомо колыхнулся. Ничуть не походя на тугую цикуту Сократа. И даже на амброзию олимпийцев не походя. Колыхнулось и растворенное в нем электричество ламп, ничуть не походя на холодное солнце вершин.

Искусственный свет, насквозь пронзающий искусственные же смерть и бессмертие. Его личная смерть могла (бы) ему улыбнуться (но – всего лишь отвела глаза).

Он пил скверный алкоголь (кажется, херес; ему было всё равно). Медленное опьянение начинало тлеть в его жилах (словно бы каждая капля алкоголя подобна песчинке часов и – прибывая и убывая – отодвигает нам сроки); сегодняшний вечер (неудержимой иноходью иноходца на арене константинопольского ипподрома) устремлялся к финалу; какому? Неизбежному.

Когда им с Яной надлежит остаться одним и когда, (не)может быть, чтобы (не)настала эпоха Девятого Дня.

И тогда девчушка на коленях у Ильи вдруг утратила свою неотвратимую (непоправимую) прелесть; она чему-то смутилась (и даже не перехватила безразличный взгляд Яны), и сама отвела от него глаза; и как-то сами собой и очень внезапно стихли все разговоры.

Все вдруг стали смотреть на Илью. Потому – девчушке пришла пора покинуть его колени. Ведь в самом облике псевдо-Илии действительно произошли разительные (и неопределимые словами) перемены – должно быть, такие же, какие сам Илья увидел в присутствующих смертных людях (и в себя в том числе).

Люди предстали именно что в образе песочных часов.

Казалось бы, ничего фатального в этом видении (в песочных часах) не было; но – смерти пора было встать с его колен.