Вечность и еще два дня

— Я знаю, ты можешь, понял это еще тогда, когда ты с ружьем пошла на этих гостей. Я должен был сразу во всем сознаться.

— Сейчас сознайся, сволочь! — Полина действительно готова была его пристрелить.

Как будто сам дьявол бесился в ее душе.

— Я скажу. Если смогу. — Миша лег на бок, закрыл глаза.

— Ну уж нет, ты от меня так просто не сбежишь! — заявила Полина, схватила Мишу за грудки, затащила в дом и уложила на кровать.

В нее действительно вселился дьявол. Иначе она просто не смогла бы оторвать эту тяжеленную тушу от земли. Но у нее все получилось.

Миша умирал. Полина должна была везти его в больницу. Но, во-первых, дорога долгая, во-вторых, она не хотела садиться в тюрьму из-за этого скота. Ей еще в Москву ехать, ребенка возвращать. За решетку сейчас никак нельзя попадать.

Пуля угодила в живот в районе селезенки. Задела она ее или нет, Полина сказать не могла. Ей надо было это выяснить.

Она раздела Мишу до пояса, осмотрела рану. Похоже было на то, что пуля ударилась в нижнее левое ребро, скользнула по нему и застряла где-то под ним. Чем скорее Полина ее вытащит, тем больше шансов будет у Миши.

Аптечка у нее была, в ней скальпель, пинцет, щипцы, из анестезии — только лидокаин, из антибиотиков — ампициллин. Она сделала укол, спиртом промыла инструменты, решительно расширила рану, глубоко залезла в нее. Миша застонал, открыл глаза. От боли он пришел в себя, дернулся, даже попытался схватить Полину за шею, но быстро сообразил, что она его спасает, а не убивает.

Полина почувствовала, как щипцы зацепили пулю, сжала их осторожно, но крепко и потихоньку потянула. При этом она почему-то подумала о пойманной рыбе, которая могла сорваться с крючка и упасть обратно в воду.

Но ничего подобного не случилось. Полина выковыряла из тела сплющенный кусочек свинца и бросила его в алюминиевую кружку, из которой Миша любил пить чай. Она обработала рану, зашила, перебинтовала и вколола антибиотик.

— А теперь можешь подыхать. Мне тебя не жалко, — сказала Полина, опускаясь в кресло, которое Миша сколачивал как трон для своей королевы.

— Извини. Я сразу должен был тебе сказать, — едва слышно проговорил он.

— Не надо ничего говорить. Я и так все поняла. Не было никакого Германа. Это Вадим его придумал, да?

— Он тоже хорош, — сказал Миша.

— А кто еще лучше?

— Хреново-то мне как, — пробормотал Миша и потерял сознание.

Он затих, но дышать не перестал, и сердце его продолжало биться. Полина уже и не знала, чем ему помочь. Если выживет, хорошо, если нет, то сам во всем виноват. Женщину можно поматросить и бросить, это не самый страшный грех. А Миша отобрал у Полины ребенка. Такое не прощается. Придется ей, хочет она того или нет, выкопать яму и похоронить его в ней как собаку.

Потом она отправится в Москву, за своим сыном, и пусть Вадим только попробует встать у нее на пути. Полина и родную сестру пристрелит, если надо будет. Никто не смеет забирать у матери ее ребенка!

Но Миша не умирал, а бросить его в доме одного Полина не могла. Постелить ему на полу она тоже не решилась. Миша, конечно, сволочь, но все-таки живая душа. Да и нельзя ей опускаться до его скотского уровня.

На полу она постелила себе, но только легла, как Миша пришел в себя. Его знобило, на лбу выступила испарина, он что-то бессвязно бормотал, просил пить. Полина ничем не могла ему помочь, да и не хотела. Однако она не отходила от него, и поила, и лоб вытирала.

К полуночи Миша успокоился, дыхание его выровнялось, пульс обрел стабильность. Полина продолжала сидеть на краю кровати, потом легла спиной к нему.

— Что-то хреново мне, — достаточно внятно сказал Миша.

— Сдохнешь — не заплачу.

Она так и лежала на боку, не в силах подняться.

— Чайку не сделаешь?

Полина усмехнулась, не зная, радоваться ей или огорчаться. Похоже, Мише полегчало. Так, глядишь, и на поправку дело пойдет. С одной стороны, это хорошо, с другой — он заслужил смерть.

— А «утку» тебе не подать? — спросила она, поднимаясь.

— Нет, «утку» не надо… — Миша замялся.

— А если подстрелить ее?

Не сжималось у нее сердце от чувства жалости к Мише, но как ни крути, а она ранила его, значит, должна была заботиться о нем.

Полина и оправиться ему помогла, и чаем напоила.

— Спи, козел! — чуть ли не ласково сказала она.

— Ну да, козел самый настоящий. Бес меня попутал.

— Не рассказывай ничего. Все и так ясно.

— Сестра твоя — сука редкостная.

— Это она тебя подговорила?

— Ты тогда спрашивала, было у нас что-то или нет. Было.

— Да?

— Приехала ко мне, забрала, в мотель отвезла. Давай, говорит, мужу мстить.

— Зачем ты это мне рассказываешь?

— А потом заявила, что тебе надо отомстить.

— И снова тебя трахнула, да? — съязвила Полина.

— Да нет. Убить тебя, говорит, надо. Я ее тогда чуть не задушил.

— Я уже почти в оргазме!

Полина сама себя не узнавала. Откуда это у нее столь дикое желание похабничать? Как будто она обезьяна какая-то, скрещенная с попугаем.

— Не веришь? — спросил Миша.

— Почему не задушил?

— Тогда я думал, что она шутит.