Вечность мига: роман двухсот авторов

Как по сценарию, я добивался превосходных позиций, но он странным образом выворачивался, как рыба, соскочившая с крючка. Каждый раз мне казалось, ещё чуть-чуть, и я его переиграю.

К пятой партии я взвинтил ставку. К девятой все мои наличные перекочевали к нему.

Я был взбешён.

— Завтра приду с другом, — поднялся я из-за стола. — Посмотрим, как вы его объегорите.

Он сощурился, в глазах заиграли чёртики.

— На тех же условиях?

— Он щёлкает по носу зарвавшихся выскочек! — зло отрезал я.

И пока шёл к выходу, чувствовал, как он, ухмыляясь, подмигивает мне в спину.

В тот же день я рассказал всё знакомому шахматисту.

— Опиши его.

— Психолога? Да он невзрачный, щуплый, словно не повзрослел…

— И всё время подмигивает, будто тик?

— Верно!

— Да это же Яшка-гроссмейстер! О нём легенды ходят. Первоклассный игрок, может, и чемпионом бы стал, но наклонности… И большой шутник! Помню, раз приехал я в Одессу, на столбе объявление от руки: «Сеанс одновременной игры в шахматы на двадцати досках вслепую. Пляж такой-то, взнос такой-то». Условия серьёзные. Что за сеансёр? Дай, думаю, схожу. И увидел такую картину. На берегу двадцать голов, млеющих от жары под панамами, склонились над фигурами. Сопят, потом обливаются, так что песок вокруг мокрый. А в море, оно там мелкое, на стуле отвернулся к горизонту человек в плавках. А между ним и шахматистами мечется загорелый подросток — фигуры двигает. Пригляделся — Яшка! Играл он, стало быть, в открытую, а тут, понятно, у любителей шансов не было. Я не стал смущать, удалился, а позже выяснилось, что тот, в море, был портовым грузчиком и слона от ладьи не отличал.

Семён Лацукевич. «Околошахматные этюды» (1958)

ПРАВДА О ГУБЕРНАТОРЕ

В конце прошлого века во Владимирском централе сидел за казнокрадство губернатор. Конечно, симония — первородный грех чиновников, но Россия без взяток, что телега без лошади. Губернатор же поплатился за то, что брал не по чину. Каждый сверчок знай свой шесток! Человеком он был малообразованным: считал по пальцам, сколько раз стучали перед ним лысиной о паркет, и, узнавая все буквы, не мог сложить слова. Время, как вода: на высоте губернаторского кресла оно не задерживается, зато скапливается в тюремных подвалах. «Положение хуже губернаторского», — шептал бывший глава, зачерпывая время ковшом и вспоминая, как раньше разбазаривал его вместе с чужим добром. Он уже стоял в нём по шею, не зная, куда девать, как вдруг сообразил, что чтение убивает время не хуже балов и заседаний.

— Принесите книгу! — выстукивал он миской по решётке.

Поначалу на него не обращали внимания, но потом решили, чем затыкать себе уши, заткнуть ему рот.

— И какую же вам угодно? — насмешливо спросил его тюремный библиотекарь.

— «Преступление и наказание», — донеслось сквозь железные прутья. — Говорят, такая книга…

Библиотекарь развёл руками:

— Нашли, что просить, на неё спрос огромный — всё время на руках!

И помолчав, предложил «Бесов». Но бесов губернатору хватало своих, он стал в бешенстве топтать свою тень и рвать на части эхо. Библиотекарь ещё больше сгорбился, поправил заплесневевший сюртук, и на мгновенье у него проступил его возраст, который не выражался числом. Известно было лишь, что он пересидел всех пожизненно заключённых, всех тюремщиков, сменил пять начальников, лица которых были страшнее их самих, а сердца жёстче подков, и, казалось, пересидит сами стены. Ходили слухи, что это Вечный Жид нашёл себе тёплое место. Слыша это, библиотекарь близоруко щурился и приговаривал: «В царстве слепых и одноглазый — бог». Очки делали его важным, он сидел за своей конторкой, как филин на ветке, и различал книги по шуршанию страниц: трагедии листались тяжело, будто ворочались камни, а комедии — легко, словно порхали бабочки. По субботам он устраивал лекции.

— Есть книги для медленного чтения, а есть для быстрого, — учил он. — Прочитать «медленную» книгу быстро, всё равно что «быструю» медленно. Угол зрения тогда смещается, а из окна поезда собака кажется волком…

— Ясное дело! — перебивали его. — И букашка вырастает в слона, если пялиться часами.

Однако для библиотекаря это был глас в пустыне.

— Есть книги для жаждущих слова, а есть для тех, кто устал читать… — продолжал он. — Жизнь — это прогулка между книгами — от шкафов для любопытных до полки для тех, кому опротивели буквы.