...Вечности заложник

— Фаустов, — спрашивает Шварц, — куда это вы направились с авоськой?

— В булочную, — простодушно отвечает Фаустов.

Шварц испуганно машет руками, как бы останавливая Фаустова от неверного, непродуманного поступка.

— Нет, нет! — кричит Шварц. — Я бы на вашем месте туда ни за что не ходил!

— Но почему? — пугается Фаустов.

— Как только вы прикоснетесь к булке, — тревожно шепчет Шварц, — продавец скажет, что вы украли ее!

Фаустов дочитывает воспоминание, и мы долго смеемся над странным, труднообъяснимым, но действительно смешным эпизодом.

— Забавно! — похваливаю я.

— Замечательно! — веселится автор.

— Это же надо! — говорю я.

— Ничего эпизодик? — фыркает Фаустов.

— Во! — Я показываю большой палец.

— Да уж! — кивает Фаустов. — Когда я это придумал, то пришел в полный восторг!

Мы долго и неподвижно глядим друг на друга.

— К-как «придумал»?! — с трудом переспрашиваю Фаустова.

Но поздно! Фаустов спохватывается и бледнеет. Я вижу крупные капли пота на его лбу. Видимо, он только что осознал сказанное.

Теперь, спустя годы, на моем столе лежат все последние книги Фаустова. Воспоминаний о Шварце там нет.

Ах эти странные, необычные люди! Какая скукота стояла бы без них в нынешнем мире, если б все вокруг были неизлечимо нормальны!

———

Итак, у меня оставалось еще два адреса, по которым я мог продолжать поиск исчезнувшего художника.

Первым пометил Среднее художественное училище. Во время войны располагалось оно на Таврической и глядело своими окнами на Таврический сад. Теперь училище переехало на улицу Диктатуры пролетариата, рядом со Смольным. Вторым, как это ни странно, оставалось училище имени Мухиной, тот самый студенческий музей, где в давние времена работал В. В. Калинин и откуда была увезена в неведомые тартарары (так казалось теперь!) живопись Калужнина.

Во двор училища я вошел с некоторой робостью: если Калужнин и преподавал здесь в блокаду, то кого можно теперь-то застать из «бывших», — прошло более сорока лет.

В садике гоготали студенты. С юношеских лет испытывал я восторг перед этими избранниками судьбы, будто бы с рождения помеченными печатью таланта. Когда-то, возвращаясь домой из своего медицинского института, я, измученный зубрежкой, пропахший формалином первокурсник, с удивлением и плохо скрытым восторгом разглядывал веселых и раскованных сверстников, играющих друг перед другом истории и историйки собственной жизни. Это было на Моховой, а студенты — будущие актеры. Все великие, разве можно в этом сомневаться!

Теперь передо мной были будущие художники, и они тоже казались из их числа. Театр явно жил и в их душах, но только этот театр должен был реализоваться на полотне.

Никто на меня не обратил внимания, хотя я уже стоял в кругу говорящих, — один из них, видимо, копировал кого-то из педагогов. Это вызывало обвалы смеха.

— Не подскажете, где директор? — пришлось вторгнуться мне.

— Пжэлуйста чрз пэрадную двэр! — И рассказчик опять явно узнаваемым всеми жестом показал направление.

Раздался очередной взрыв хохота.

В вестибюле за небольшим столом восседала студентка — вероятно, второкурсница (таким значительным был ее вид).

Правее от нее жались абитуриенты — время было предэкзаменационное, — в их глазах стынул страх.

Я спросил о директоре, но второкурсница глядела сквозь меня, вопрос отлетел куда-то в сторону. Пришлось повторить.

— Вы поступать? — наконец спросила она, совершенно не замечая моего далеко не студенческого возраста.

— Ах, милая девушка! — с восторгом сказал я. — Такого комплимента я не слыхал тридцать лет!

Она сдвинула брови:

— Директора не будет!

— Тогда завуч?

— На совещании.

Нет, я все еще не уходил! В конце-то концов, я мог обойтись старожилами-старичками. Пришлось так и спросить у бдительного стража.

Вопрос несколько удивил ее.

— Вам старичков? В каком смысле? — ее намазанные морковной красочкой щеки вызывающе алели.

— Нужен человек, давно работающий в вашем училище.

Нет, не поняла!

— Студент?

Я рассмеялся:

— Можно двоечника с сорокалетним стажем, но лучше бы уборщицу, педагога или библиотекаря, работающих у вас, желательно, с блокады.

— Есть! — обрадовалась она. И вдруг резко: — А вы кто?

Пришлось вынуть удостоверение. Документ заставил ее подняться.

— Я провожу. Идемте.

Мы заспешили на второй этаж. Внизу кто-то, вероятно, из «тонущих», крикнул:

— Оперу по мотивам Гоголя! Скорее!

Девушка перегнулась через перила.

— «Ревизор»!

— Это балет, — не принял «тонущий».

— «Вий»!

— Кинофильм! — торговался он.

— «Нос», — не выдержал я, этим снова задев самолюбие моего гида.

— Другое дело! — словно бы назло девушке отблагодарил «пострадавший».

Она пошла быстрее, гордо откинув голову и теперь будто бы забыв обо мне.

Я не отставал, уже жалея о бестактности. Престиж гида был явно подорван.

Девушка распахнула высокую дверь, крикнула куда-то вглубь, к стеллажам с книгами:

Галина Севна?! К вам!

И исчезла.

Из ниши вышла женщина в черном строгом костюме — учительский пиджачок, гладкая прическа узлом, — этакая типичная воспитательница гимназии.